Лаура. Мама, когда ты огорчаешься, у тебя такой страдальческий вид, как у божьей матери на картине в музее.
Аманда. Молчи!
Лаура. И я боялась сказать тебе.
Пауза. Едва слышны звуки скрипки. На экране надпись: «Черствая корка унижения».
Аманда (машинально вертит в руках тетрадь). Так что же нам делать дальше? Сидеть дома и смотреть, как маршируют солдаты? Забавляться стеклянным зверинцем? Всю жизнь крутить старые пластинки, которые оставил отец как горькую память о себе? Мы отказались от попытки обеспечить себе какое-нибудь деловое положение… из-за несварения желудка на нервной почве. (Устало усмехается.) Что же нам остается — всю свою жизнь от кого-то зависеть? Уж я-то знаю, каково незамужним женщинам, которые не сумели определиться на работу. Сколько я видела таких на Юге — несчастных старых дев… их едва терпит из жалости зять или невестка… Отведут им какую-нибудь конуру, они и маются… водятся только с такими же, как они сами… Маленькие птички, женщины, не имеющие своего гнезда и всю жизнь грызущие черствую корку унижения! Ты понимаешь, какое будущее мы себе уготовили? Клянусь, это единственная перспектива, иной я не вижу! Не очень приятная перспектива, согласись? Правда… бывает ведь, что удается выйти замуж…
Лаура нервно трет руки.
Неужели тебе никто никогда не нравился?
Лаура. Нравился… один мальчик. (Встает.) Здесь как-то я наткнулась на его фотографию.
Аманда (с проблеском надежды.). Он подарил тебе карточку?
Лаура. Нет, это снимок в ежегоднике.
Аманда (разочарованно). А… выпускник средней школы.
На экране Джим, кумир школы, с серебряным кубком.
Лаура. Да… его звали Джим (Берет со столика на гнутых ножках тяжелый том.) Вот он здесь в «Пиратах из Панзанса».
Аманда (рассеянно). Где?
Лаура. Это оперетта, которую ставили старшеклассники. У него был восхитительный голос, мы сидели в классе на соседних рядах… каждые понедельник, среду и пятницу. Он выиграл этот серебряный кубок, когда победил в дискуссии! Посмотри, как он улыбается.
Аманда (рассеянно). У него должно быть легкий характер.
Лаура. Знаешь, мама, он звал меня Голубой розой.
На экране появляются голубые розы.
Аманда. Что за странное прозвище?
Лаура. Помнишь, я заболела?.. А когда снова пошла в школу, он спросил, что со мной было. Я сказала «невроз», а ему послышалось «роза». С тех пор так и пошло. Как завидит меня, кричит: «Привет, Голубая роза!» Он ухаживал за одной девчонкой, Эмили Мейзенбах… Она мне не нравилась. У Эмили были самые нарядные платья в Солдане. Но она казалась мне неумной… В хронике сообщали, что они помолвлены. То есть это шесть лет назад. Сейчас уж, верно, поженились.
Аманда. Девушки, которые не годятся для деловой карьеры, выходят в конце концов замуж за хорошего человека! (Возбужденно встает.) Так мы и сделаем, сестренка! Тебе надо выйти замуж!
Лаура (неуверенно засмеялась и потянулась за стеклянным зверьком). Мама, но ведь я…
Аманда. Ну? (Подходит к фотографии мужа.)
Лаура (испуганно, словно прося прощения). Ведь я… я инвалид!
Аманда. Какая чепуха! Сколько раз я тебе говорила: не произноси это слово. Ты не инвалид, у тебя просто крохотный физический недостаток, причем едва заметный. Люди возмещают свои маленькие дефекты большими достоинствами — они стараются быть обаятельными… и общительными… Обаяние — вот чем ты должна брать! (Снова смотрит на фотографию.) Уж чего-чего, а обаяния у твоего отца хватало.
Том делает знак скрипачу за кулисами. Музыка. Сцена темнеет.
Надпись на экране: «После неудачи…»
ТОМ стоит на площадке лестницы, перед дверью.
Том. После неудачи с Торговым колледжем Рубикэма у мамы был один расчет: чтобы у Лауры появился молодой человек, чтобы он приходил к нам в гости. Это стало наваждением. Подобно некоему архетипу «коллективного бессознательного», образ гостя витал в нашей крохотной квартире.
На экране — молодой человек.
Редкий вечер дома проходил без того, чтобы так или иначе не делался намек на этот образ, этот призрак, эту надежду… Даже когда о нем не упоминали, присутствие его все равно ощущалось в озабоченном виде матери, скованных, словно она в чем-то виновата, движениях Лауры, и нависало над Уингфилдами как наказание! У мамы слово не расходилось с делом. Она стала предпринимать соответствующие шаги. Мама поняла, что потребуются дополнительные расходы, чтобы выстелить гнездышко и украсить птенчика, и поэтому весь конец зимы и начало весны вела энергичную кампанию по телефону, улавливая подписчиков на «Спутника хозяйки дома» — одного из тех журналов для почтенных матрон, где публикуются серии сублимированных упражнений литературных дам, у которых вечно одна песня: нежная, как две чашечки, грудь; тонкие, словно ножка у рюмки, талии; пышные, упругие бедра; глаза, точно подернутые дымком осенних костров; роскошные, как этрусские скульптуры, тела.
На экране — глянцевая обложка журнала.
Входит АМАНДА, в руках телефонный аппарат на длином шнуре. Она освещена лучом прожектора,
сцена затемнена.
Аманда. Ида Скотт? Говорит Аманда Уингфилд! Какая жалость, что тебя не было в понедельник на собрании «Дочерей». Не можешь себе представить! У бедняжки, наверное, свищ, сказала я себе. В каком ты состоянии? Боже милосердный, какой ужас… Ты просто великомученица, право же, великомученица! Кстати, я тут случайно заметила, что у тебя скоро истечет подписка на «Спутник»! Да-да, кончится на следующем номере, дорогая… А ведь как раз сейчас они собираются печатать с продолжением совершенно чудесный роман Бесси Хоппер… Нет, дорогая, его непременно надо прочитать! Помнишь, как всех захватили «Унесенные ветром»! Нельзя было выйти из дому, если ты не прочла. Все только и говорили о Скарлет О'Хара! Так вот, эту книжку критики сравнивают с «Унесенными ветром». Понимаешь, это «Унесенные ветром» — только послевоенного поколения! Что?.. Горит?.. Дорогая, их никак нельзя пережаривать. Пожалуйста, загляни в духовку, а я подожду у телефона… Господи, она, кажется, повесила трубку!
Затемнение. Надпись на экране: «Неужели ты думаешь, что я без ума от 'Континентальной обуви'»?
В темноте слышны крайне возбужденные голоса АМАНДЫ и ТОМА. Они о чем-то яростно спорят за портьерой.
А по эту сторону ЛАУРА стоит, ломая руки; с лица ее не сходит ужас.
На протяжении всего эпизода на нее падает яркий свет.
Том. Какого дьявола, откуда я знаю…
Аманда (повышая голос). Может быть, ты будешь…
Том…что можно сделать?!
Аманда…выбирать выражения! Я не потерплю их…
Том. О! о! о!
Аманда…в моем присутствии! Ты просто с ума сошел!
Том. Вы кого угодно доведете!
Аманда. Что ты болтаешь? В чем дело?.. Идиот ты этакий!
Том. Послушай… У меня в жизни нет ничего…
Аманда. Говори потише!
Том…ровным счетом ничего своего, понимаешь? Все, все идет…
Аманда. Перестань кричать!
Том. Вчера ты утащила мои книги! Как у тебя хватило…
Аманда. Да, я отнесла эту грязную книжонку обратно в библиотеку! Он пишет чудовищные вещи, он ненормальный, твой мистер Лоуренс.
Полубезумный смешок Тома.
К сожалению, не в моей власти запретить эти штучки больного воображения, я не могу приказать людям…
Том смеется безумным смехом.
Но я не потерплю непристойностей у себя в доме! Ни за что!
Том. Дом, дом… А кто платит за него? Кто гнет спину, чтобы…
Аманда (вдруг переходит да визг). Да как ты смеешь?!
Том. Вот именно! Мне и рта раскрыть не дают! Я только знай себе…
Аманда. Ну, вот что я тебе скажу…
Том. Я ничего не желаю слушать! (Резко раздвигает занавеси.)
В глубине сцены — неясное красноватое свечение. На голове у Аманды бигуди, одета она в старый купальный халат, слишком просторный для ее худенькой фигурки. Халат — это все, что осталось от неверного мистера Уингфилда. На раздвижном столе пишущая машинка, в беспорядке раскиданы рукописи. Ссора началась явно из-за того, что Аманда помешала Тому творить. На полу опрокинутый стул. Красный свет отбрасывает на потолок их яростно жестикулирующие тени.
