ИВАН. Вы плачете – значит, простили. Иисус войдет в тесные, но золотые врата милосердия. Он не придет через врата ненависти, распахнутые настежь в сердцах людей.
ДАНА. Он не придет! Никогда не придет! Конечно, он не придет!
ИВАН. Конечно, придет. Но когда? Я жду его так долго! Так долго! А он все не приходит.
ДАНА. Почему ты ждешь его так долго? Почему ты веришь, что он придет?
ИВАН. Потому что он сказал мне.
ДАНА. Иисус Христос сказал тебе, что он придет?!
Как он мог сказать тебе?!
ИВАН. Иисус очень любил меня. Я был его учеником. Он сказал: «Я покидаю землю, но вернусь, а ты будешь жить, пока не приду вновь». Мы плакали, когда он прощался с нами. Только мне одному он обещал, что я доживу до его возвращения. Я не знал, какое испытание он мне готовил. Я лишь понял, что переживу других учеников. Но Учитель не пришел ни через сорок лет, ни через сто, ни через тысячу. Он запер от меня ту дверь, в которую ушли все, кого я любил. Я живу, ожидая его прихода, потому что он не может обмануть. Его слово – сильнее природы: оно властвует над моей жизнью, а природа – нет: две тысячи лет я не меняюсь. Я редко открываю мою тайну, но порой она мне так тяжела, что я делюсь ею с тем, кто передо мной. Это – не от надежды, что кто-то поверит. Таких почти нет. Обычно смеются.
ДАНА. Я не хочу смеяться. Ты – Иван?
ИВАН. (Удивленно) Да, это – мое имя. Разве вы знаете меня?
ДАНА. Моя госпожа знает тебя. Она искала тебя всю ночь. Она искала тебя тридцать лет.
ИВАН. (Волнуясь) Как зовут вашу госпожу?
ДАНА. Сколько есть женщин, которые искали тебя тридцать лет?
ИВАН. Это – Юлия?!
ДАНА. Да.
ИВАН. Где она?
ДАНА. Она так же видела тебя вчера, но не верила. Ты – слишком молодой через тридцать лет. Поэтому я не хочу смеяться.
Входит Юлия.
ЮЛИЯ. Дана, Ксения пропала, ее нет в машине, я не знаю… (Застывает, увидев Ивана).
ИВАН. Здравствуй, Джульетта.
ЮЛИЯ. Так называл меня только один человек, но он не может быть так молод!
ДАНА. (Взволнованно) Юлия, это – твой Иван… Я буду искать Ксению (Уходит).
ЮЛИЯ. Иван! (Бросаясь ему на шею) Неужели это – ты, ты?!.. Как же долго я искала тебя! Где ты был, Иван?
ИВАН. И далеко, и близко, но важно то, что я был один. Мне нельзя иначе…
ЮЛИЯ. Нет-нет, я ни о чем не спрашиваю… Ты не то говоришь, погоди… Иван, а ты помнишь Верушку? Ты узнал ее, правда же? Уйдем, а то разбудим ее…
ИВАН. Не разбудим… Я почти узнал Веру Аркадьевну, но сомневался: она изменилась. Она сияет. Так ярко сияет!.. Ты тоже изменилась, Джульетта…
ЮЛИЯ. Но я не сияю, да?.. Конечно, нет… А ты – все тот же: все читаешь души! Знаешь, я ведь этому тоже немного от тебя научилась: я была старательной ученицей. А вот женой тебе стать не сумела… Я сильно постарела, да?.. Почему ты так молод, Иван?
ИВАН. Это – только видимость, Джульетта. Я исчез из твоей жизни, ничего не объяснив, потому что ты не поверила бы мне. Ты бы сочла меня сумасшедшим или кем-то хуже. Мы были так поглощены нашей дружбой, нашими разговорами, что страсть застигла нас врасплох. Ты изменила своему возлюбленному, а я обманул доброго друга.
ЮЛИЯ. Он простил нас обоих.
ИВАН. Да, он не хотел тебя терять.
ЮЛИЯ. И ты уступил меня ему?
ИВАН. Я не мог сделать тебя счастливой.
ЮЛИЯ. Ты сделал меня счастливой – на один день и одну ночь.
ИВАН. Это не могло длиться. Ты говоришь с глубоко больным: я не способен к счастью.
ЮЛИЯ. Что это значит?!
ИВАН. Счастье велит забыть о смерти. Я разучился это делать. Я пережил слишком много смертей для одного человека – так много, что вижу смерть во во всем, а в любви – особенно. Едва я понял, что полюбил тебя, передо мной уже стояло видение твоей могилы. Я слишком хорошо знал, что, оставшись с тобой, буду осужден тебя оплакивать.
ЮЛИЯ. Я не понимаю!
ИВАН. Это нельзя понять. Можно только поверить на слово. Но поверить невозможно. Поэтому я молча исчез, чтобы никогда больше с тобой не увидеться. Но раз уж это случилось, я скажу тебе все – пусть даже это будет смешно.
ЮЛИЯ. Ты боишься быть смешным? Ты? Я не верю! Ты же – мой Иван!
ИВАН. Зови меня Иваном, как звала. Хотя мое имя длиннее – Иоанн. Когда я был молод, оно длилось еще дольше – Иоханаан. Та жизнь была неспешной и мечтательной. С отцом моим Зеведеем и братом Иаковом мы жили у большого голубого озера Киннерет. Мы проводили наши дни в лодке, бросали сеть и просили у Бога рыбы. Но однажды пришел человек и наполнил нашу сеть рыбой – одним своим словом. Он забрал у отца нас обоих, меня и брата, и стал нам Учителем. Пришел он из деревушки Назарет, а имя ему было Иисус. Несколько лет мы бродили с ним и с другими учениками от деревни к деревне, и он учил нас тайнам жизни и смерти. Мы любили его больше отца, потому что в нем был Бог, и мы это видели. Мы не все понимали. Нам выпала тяжкая скорбь – казнь Учителя. Но потом мы видели его живым и уже не понимали, была ли казнь, или она приснилась нам. Он говорил, что теперь должен совсем покинуть нас, но зачем, если он жив? Мы не понимали! Он сказал, что я один из всех доживу до его возвращения на землю. И мы все подумали, что он вернется, пока длится одна человеческая жизнь, пусть даже и долгая. Но мы опять его не поняли. Его слово попросту остановило природу в моем теле, и я перестал стариться. За две тысячи лет я не раз бывал на грани гибели – от стихий, от зверей, от людей. И всегда что-то нежданное отводит от меня смерть. Я знаю, что это делает он. Но зачем? Зачем так долго испытывать меня?.. Ты молчишь… Скажи что-нибудь, Джульетта. Хотя бы посмейся.
ЮЛИЯ. (Задумчиво) Ты говоришь, что тебя испытывают. Чем?
ИВАН. Одиночеством.
ЮЛИЯ. Одиночеством? Но земля полна одиночеством. Чем твое одиночество горше других, если ты не знаешь ни старости, ни болезней?
ИВАН. Болезни и старость дают надежду.
ЮЛИЯ. Надежду?!
ИВАН. Да – надежду: не пережить тех, кого любишь; не похоронить своих детей; надежду, что тебе повезет, и ты не закроешь остановившиеся глаза любимой жены. В моем никогда не болевшем теле заперта изболевшаяся душа. Она окровавлена утратами и рвется на волю. Нельзя человеку жить без надежды. У меня есть только одна: Учитель.
ЮЛИЯ. Я поняла… Ты устал. Ты ждешь его прихода, чтобы он отпустил тебя, так?
ИВАН. Ты веришь мне?! И не смеешься?! Ты поверила каждому моему слову?!
ЮЛИЯ. Ты живешь так долго, что должен был научиться все понимать. Мне легче не верить, что настало утро, что восходит солнце, чем не верить тебе! Ты не знал этого?
ИВАН. Я не знал, Джульетта. Я действительно не знал.
ЮЛИЯ. И ты бросил женщину, потому что боялся потерять ее? Ты так боишься боли? И поэтому сделал так больно мне?.. Не молчи, пожалуйста, Иван!
ИВАН. Джульетта, твои вопросы – как пощечины… Я заслужил их.
ЮЛИЯ. Тридцать лет… Тридцать лет! Я – не бессмертна: для меня это – почти вся жизнь. Ты не захотел подарить мне кусочек своего бессмертия, и теперь я стара.
ИВАН. Нет, ты – прекрасна! Если бы я мог стать таким, как все, я упал бы перед тобой на колени и просил бы позволить мне состариться с тобой вместе. Но я останусь тем же, а ты будешь угасать. Твои чувства притупятся, а мои будут все так же кровоточить. Ты бы хотела, чтоб я возил тебя в кресле, как Веру Аркадьевну, и тайком плакал у тебя за спиной?
ЮЛИЯ. (Закрыв лицо руками) Нет! Нет! Нет!.. (Отняв руки от лица и вглядываясь в Старуху) Иван, смотри… она не просыпается… Я кричу, а она спит!
ИВАН. Она не проснется больше. Она еще здесь, но глаза ее повернуты к другому миру.
ЮЛИЯ. (Плачет). Нет… Нет… Нет…
ИВАН. (Обнимая ее) Милая, милая моя Джульетта! Поплачь, но знай: она счастлива. Я вижу это. Ей там светло.
ЮЛИЯ. А меня обступает тьма…
ИВАН. Нет, нет!
ЮЛИЯ. Да, Иван. Вокруг меня – тьма, и она все плотнее и непрогляднее. Верушка была таким веселым, таким ярким фонариком в моей тьме! Я теперь – совсем одна. Моя дочь меня ненавидит. Мы с ней – чужие… Ты помнишь ту нашу птицу, Иван?
ИВАН. Ту, что влетела в окно и разбилась о зеркало?
ЮЛИЯ. Да. Вот и я так все летела-летела – прямиком в собственную выдумку, а там – ничего: стена… Ты гладишь меня, как тогда гладил ту птицу… Признайся, ты ведь что-то с ней сделал: она не сама очнулась, да?
