Лео: Потом была смычка! Смычка, которую мы так ждали! Почему они это сделали, Карподкин?
Карподкин: Кто?
Лео: Борцы за свободу Полосы! Почему они нас взорвали? Ведь ты же кричал им «Ахрам — бахар!» А они…
Карподкин (мрачно): Кричал?
Лео: Кричал!
Карподкин: Значит, плохо кричал… Не с тем акцентом… (шарит вокруг руками, повсюду утыкаясь в песок) Завалило, значит. Эх…
Фонарик гаснет.
Карподкин: Что такое?
Лео: Рука устала. Когда мы пойдем домой, Карподкин?
Карподкин: Дай мне. (берет фонарик, начинает жужжать)
Лео: Спина затекла… и дышать трудно. Когда мы уже будем выбираться, Карподкин? А то я устал что‑то. Затек весь, не выпрямиться.
Карподкин: Повезло тебе, Лео.
Лео: Почему?
Карподкин: Воздуху тут мало. Может, час протянем, может, меньше. А если бы счет на дни шел, то я бы тебя съел.
Лео: Съел? Меня? (смеется)
Карподкин: Ну да. Ты тут один съедобный. Не песок же жрать.
Лео (начиная тревожиться): Карподкин, я хочу наверх. Ты вот шутишь, а мне и в самом деле дышать нечем. Куда копать, в каком направлении?
Карподкин: Никуда, идиот. И не шучу я. Мы с тобой трупы… Только не дергайся, ладно? Эй! Не дергайся, хуже будет. Перестань! Лео!
Охваченный внезапной паникой, Лео начинает судорожно и бестолково дергаться; Карподкин старается успокоить его, хватая за руки и прижимая к себе.
Карподкин: Тихо, парень, тихо… Все‑таки нужно было тебя сразу придушить. Смотри, сколько ты воздуха зря сожрал… Тихо, тихо…
Лео (обмякнув): Карподкин… Я хочу выпрямиться, Карподкин. Вытянуть ноги. Ну, пожалуйста…
Карподкин: Выпрямиться?.. Погоди. Слушай меня. Придется делать все очень медленно и без паники. Сможешь? Упрись здесь. Молодец… А рукой перекладывай песок отсюда… вот сюда… потихонечку, полегонечку. Умница…
Лео (вытягиваясь во весь рост, блаженно): Хорошо‑то как стало…
Карподкин: Ну, это смотря от чего отсчитывать. Где тут твоя шея?
Карподкин наваливается на товарища и душит его. Затем, разжав пальцы, шумно принюхивается и фыркает.
Карподкин: Фу — у… навонял‑то… Ну, ты и гад, Лео. Последние глотки кислорода отравил. Прямо как тюбик, честное слово. Тут нажмешь, там вылезает…
Поворачивается на спину и затихает. Из правой кулисы входит Человек-с-лопатой и, опершись на лопату, смотрит на два неподвижных тела.
Человек-с-лопатой (в зал): Мне трудно сказать вам, отчего он умер — от вони или от недостатка воздуха. Да и какая, собственно, разница? Скорее всего, от того и другого вместе. Как жил, так и умер. Концы ведь всегда в итоге сходятся к началам, не так ли?
Медленно выходит на авансцену. Теперь весь свет сосредоточен на нем — лишь в глубине сцены по — прежнему безостановочно движутся серые тени и белые черенки лопат.
Человек-с-лопатой: Песок, песок, песок… Песок был везде. Он скрипел на зубах, царапал веки, тонкими слоями ложился на кожу. Ленивыми комьями отваливался от стены, послушно лез на лопату, в мешок, в телегу… Землекопы переносили его с пятиметровой глубины на поверхность, но что это меняло в песке? Ничего. Изменится ли море, если зачерпнуть ведро воды у одного берега и выплеснуть у другого? Людям казалось, что это они вгрызаются в песок, но на деле… на деле песок заглатывал их. Он был похож на время: такой же вездесущий, обманчивый, безжалостный, бесстрастный. И, как за каждой минутой неминуемо обнаруживается еще одна, так и за каждым песчаным пластом непременно оказывался еще один, и еще, и еще, без конца…
Песок сливался со временем, становился им: зачем отсчитывать часы, дни и недели, когда они жестко связаны с длиной туннеля, с количеством установленных крепежных распорок?
Голос одной из серых фигур: Когда сменяемся?
Голос одной из серых фигур: Через два метра.
Голос одной из серых фигур: Когда обедаем?
Голос одной из серых фигур: Через восемь мешков…
Человек-с-лопатой: Они вошли в туннель поодиночке, каждый со своим прошлым, со своей мечтой, со своими страхами, ненавистью и любовью. Но теперь они стали неотличимы друг от друга, как могут быть неотличимы только люди, вместе идущие сквозь песок, сквозь время, одержимые одной, общей целью…
Вернее, не целью даже, ибо цель была тоже забыта за ненадобностью… не общей целью, но общим, им самим неведомым предназначением.
Они копали бы так еще целую вечность, но в туннеле стала появляться вода, и землекопам пришлось взять вверх, к более сухим пластам… А потом лопата провалилась‑таки в пустоту.
В раскоп вдруг врывается луч яркого света. Ослепленный землекоп откладывает лопату, откидывает капюшон. Это Хилик Кофман.
Хилик (обернувшись к остальным): Похоже, докопались. Зовите всех, скорее… (начинает работать руками, расширяя отверстие)
Сцену заливает светом. Бледные землекопы, сбросив робы, встают на авансцене, глядя в зал и щурясь от непривычно яркого света.
Мали: Море…
Далия (понимает горсть песка): Какой меленький…
Сироткин: Такой много не накопаешь — с лопаты осыпается. И крепить трудновато.
Меир: Зато таскать легче. Сухой потому что.
Леночка: Сухой, сухой… Вон воды сколько, не видите? Здесь сухой, там мокрый. Ну что, поплыли? (свешивает со сцены ногу, словно пробуя воду) Теплая…
Один за другим они спрыгивают со сцены в воду и уходят через зрительный зал. Остается только Ами на инвалидном кресле и Эстер.
Эстер: Эй! А мы что — остаемся на берегу?
Ами: Само собой.
Эстер: Ну тогда вставай, пошли!
Ами встает с кресла и несколько раз приседает, разминая ноги. Эстер с улыбкой смотрит на него.
Ами: Пошли!
Уходят за кулисы, оставляя на сцене инвалидное кресло.
Конец
