Барбара. Хорошо, папа.
Андершафт. Например, что такое вот с этим пациентом?
Барбара (смотрит на Билла, который сидит все в той же позе, с тем же выражением мрачного раздумья). О, мы его живо вылечим. Вот, посмотри. (Подходит к Биллу и останавливается в ожидании.)
Тот взглядывает на нее и снова опускает глаза, чувствуя себя неловко и злясь еще больше.
Хорошо бы растоптать каблуками лицо Мэг Эбиджем — верно, Билл?
Билл (в замешательстве вскакивает с колоды). Враки, я этого не говорил.
Она качает головой.
Кто вам сказал, что у меня на уме?
Барбара. Ваш новый приятель.
Билл. Какой еще новый приятель?
Барбара. Дьявол, Билл. Когда ему удается опутать человека, тот становится несчастным, вот как вы.
Билл (пытается показать, что ему сам черт не брат). Я вовсе не несчастен. (Опять садится и вытягивает ноги, стараясь казаться равнодушным.)
Барбара. Ну, а если вы счастливы, почему же этого не видно?
Билл (невольно подбирая ноги). Сказано вам, я счастлив, и отвяжитесь от меня! Чего вы ко мне пристали? Что я вам дался? Ведь я не вас двинул по роже!
Барбара (мягко, подбираясь к его душе). Это не я к вам пристаю, Билл!
Билл. А кто же еще?
Барбара. Тот, кто не хочет, чтобы вы били женщину по лицу. Тот, кто желает сделать из вас человека.
Билл (бахвалится). Сделать из меня человека? А я разве не человек? А? Кто говорит, что я не человек?
Барбара. Может быть, где-нибудь в вас и сидит человек. Но — как же он допустил, что вы ударили бедняжку Дженни? Это было не очень-то человечно.
Билл (вконец измученный). Отвяжитесь вы, говорю я вам. Довольно уж. Надоела мне ваша Дженни.
Барбара. Так почему же вы все время об этом думаете? Почему вы боретесь с этим в душе? Ведь вы не обратились к богу!
Билл (убежденно). Ну уж нет. Этого вам не дождаться.
Барбара. Правильно, Билл. Не сдавайтесь. Соберитесь с силами. Не уступайте нам себя по дешевке. Тоджер Фэрмайл говорит, что он три ночи боролся с богом так, как никогда не боролся с японцем в мюзик-холле. Он сдался японцу только тогда, когда рука его была почти сломана. Он сдался богу только тогда, когда сердце его было почти разбито. Быть может, вам это не грозит — ведь у вас нет сердца.
Билл. То есть как это нет? Почему это у меня нет сердца?
Барбара. У человека с сердцем не поднялась бы рука на бедняжку Дженни, как по-вашему?
Билл (чуть не плача). Ох, да когда же вы от меня отстанете? Ведь я вас не трогал. Что же вы не даете мне покоя? (Весь дергается.)
Барбара (успокаивающе кладет руку ему на плечо и говорит кротким голосом, ни на минуту не давая ему опомниться). Это ваша совесть не дает вам покоя, Билл, а не я; мы все через это прошли. Идемте с нами, Билл.
Он дико оглядывается по сторонам.
Идемте с нами, к подвигам на земле и вечной славе на небесах.
Ему становится невмоготу.
Идемте.
В убежище бьет барабан, Барбара оборачивается, и Билл с глубоким вздохом сбрасывает с себя чары. Из убежища выходит Адольф с турецким барабаном.
А, вот и вы, Долли! Позвольте познакомить вас с моим новым другом, мистером Уокером. Билл, это мой парень, мистер Казенс.
Казенс отдает честь палочкой.
Билл. Собираетесь за него замуж?
Барбара. Да.
Билл (с чувством). Ну так помоги ему боже! Помоги ему боже!
Барбара. Почему? Вы думаете, что он не будет со мной счастлив?
Билл. Я едва вытерпел одно утро, а ему придется терпеть всю жизнь.
Казенс. Ужасная мысль, мистер Уокер. Но я не могу расстаться с Барбарой.
Билл. Ну, а я так могу. (Барбаре.) Слушайте-ка! Знаете, куда я сейчас иду и что собираюсь сделать?
Барбара. Да, вы идете к богу. И не минет еще недели, как вы явитесь сюда и скажете мне об этом.
Билл. Вот и врете. Я пойду в Кеннингтаун и плюну в глаза вашему Тоджеру. Я съездил Дженни по роже, а теперь пускай он съездит мне по роже, и я приду и покажусь вам- Он изобьет меня почище, чем я избил вашу Дженни. Вот мы и будем квиты! (Адольфу.) Правильно или нет? Вы — джентльмен, должны знать.
Барбара. Лишние синяки делу не помогут.
Билл. Вас не спрашивают. Помолчите хоть минутку. Я спрашиваю вот его.
Казенс (задумчиво). Да, мне кажется, вы правы, мистер Уокер. Я тоже так поступил бы. Любопытно: древний грек сделал бы то же самое.
Барбара. А какой от этого толк?
Казенс. Что ж, это даст мистеру Фэрмайлу возможность размяться и успокоит душу мистера Уокера.
Билл. Чепуха! Какая там душа! Почем вы знаете, есть у меня душа или нет? Вы ее не видели.
Барбара. Я видела, как болела ваша душа, когда вы восстали против нее.
Билл (сдерживая озлобление). Если б вы были моя девчонка и вот так же не давали мне слова сказать, уж я бы постарался, чтоб у вас везде заболело. (Адольфу.) Послушайтесь моего совета, приятель. Отучите ее болтать, не то вы помрете раньше времени. (С силой.) Угробит она вас, вот что с вами случится; она вас угробит. (Уходит в ворота.)
Казенс (смотрит ему вслед). Любопытно, очень любопытно!
Барбара (негодующе, тоном своей матери). Долли!
Казенс. Да, милая, любить вас очень утомительно. Если так пойдет дальше, я долго не проживу.
Барбара. Вас это огорчает?
Казенс. Нисколько. (Он неожиданно смягчается и целует ее, перегнувшись через барабан, — как видно, не впервые, ибо без практики это почти невыполнимо.)
Андершафт кашляет.
Барбара. Ничего, папа, мы про вас не забыли. Долли, покажите папе убежище, мне некогда. (Энергичной походкой идет в дом.)
Андершафт и Адольф остаются вдвоем. Андершафт сидит на скамье в той же позе наблюдателя и пристально смотрит на Адольфа. Адольф пристально смотрит на Андершафта.
Андершафт. Мне кажется, вы догадываетесь, что у меня на уме, мистер Казенс.
Казенс беззвучно взмахивает палочками, словно выбивая быструю дробь.
Вот именно! А что если Барбара выведет вас на чистую воду?
Казенс. Я и не думаю обманывать Барбару. Я совершенно не интересуюсь взглядами Армии спасения. Дело в том, что я нечто вроде коллекционера религий и ухитряюсь верить во все религии разом. Кстати, а вы во что-нибудь верите?
Андершафт. Да.
Казенс. Во что-нибудь из ряда вон выходящее?
Андершафт. Только в то, что для спасения необходимы две вещи.
Казенс (разочарованно, но вежливо). Ах да, по катехизису! Чарлз Ломэкс тоже принадлежит к англиканской церкви.
Андершафт. Эти две вещи...
Казенс. Крещение и...
Андершафт. Нет. Деньги и порох.
Казенс (изумленно, но с интересом). Это общее мнение наших правящих классов. Ново только то, что нашелся человек, который говорит это вслух.
Андершафт. Совершенно верно.
Казенс. Простите, а есть ли в вашей религии место справедливости, чести, правде, милосердию, любви и так далее?
Андершафт. Да, это украшение беззаботной жизни богатых и сильных.
Казенс. А что если придется выбирать между этими добродетелями и деньгами и порохом?
Андершафт. Выбирайте деньги и порох — без них вы не сможете позволить себе быть правдивым, любящим, милосердным и так далее.
Казенс. И это ваша религия?
Андершафт. Да.
Интонация этого ответа завершает разговор. Это «да» звучит, как фермата перед новым развитием темы. Казенс делает скептическую гримасу, пристально смотрит на Андершафта. Андершафт пристально смотрит на Казенса.
Казенс. Барбара этого не потерпит. Вам придется выбирать между вашей религией и Барбарой.
Андершафт. И вам тоже, мой друг. Она скоро откроет, что этот ваш барабан пустой.
Казенс. Папа Андершафт, вы ошибаетесь: я убежденным сторонник Армии спасения. Вы не понимаете, что такое Армия спасения. Это армия радости, любви, мужества; она изгнала ужас, отчаяние, угрызение совести старых евангелических сект, одержимых страхом ада; она идет на бой с дьяволом под звуки труб и барабанов, с музыкой и танцами, со знаменами и пальмовыми ветвями, как и подобает воинству Христову при вылазке с небес. Она берет пропойцу из кабака и делает его человеком, она берет презренную тварь, которая прозябала на кухне, — и вот тварь эта становится женщиной. И не только она, но и люди из общества, сыновья и дочери нашей знати. Армия берет бедного учителя греческого языка, самое изломанное и самое подавленное существо из всего рода человеческого, питающееся греческими корнями, и пробуждает в нем рапсода, открывает ему, что такое истинный культ Диониса, и посылает его на улицу барабанить дифирамбы. (Играет на барабане громкий туш.)
