Андершафт. Вы поднимете на ноги все убежище.
Казенс. О, там привыкли к неожиданным вспышкам экстаза. Но если барабан вас беспокоит... (Сует в карман палочки, снимает барабан и ставит его на землю против ворот.)
Андершафт. Благодарю вас.
Казенс. Вы помните, что говорит Еврипид о деньгах и порохе?
Андершафт. Нет.
Казенс (декламирует).
Пусть тот или иной Соседа превзойдет оружьем и казной, И пусть мильоны душ людских томит броженье Бесчисленных надежд, которые им лгут И множат в них тоску, до срока отмирая, — Кто понял, как сладка простая жизнь земная, Тот — в днях, которые бегут, Отраду обретя, — уж тут Стал небожителем, не ведающим тленья.
Перевод мой, как вы его находите?
Андершафт. Я нахожу, мой друг, что если вы желаете узнать в жизни счастье, то должны сначала получить достаточно денег, чтобы не нуждаться, и достаточно власти, чтобы быть самому себе господином.
Казенс. Звучит дьявольски неутешительно. (Декламирует.)
Ужель кому-нибудь не ясно, что вселенной Предвечный правит дух, что в мире неизменно Царит его закон и что предела нет Его могуществу? Людская мудрость — бред, Когда она молчит о воле Провиденья. Что может быть добрей, чем божья благодать? Мы, смерти не страшась, должны спокойно ждать, Что принесет нам Рок, и к Барбаре питать Всегда в душе своей любовь и восхищенье.
Андершафт. Вот как! У Еврипида упоминается Барбара?
Казенс. Вольный перевод. Там стоит — «красота».
Андершафт. Нельзя ли мне узнать, как отцу Барбары, на какие средства вы собираетесь вечно любить ее?
Казенс. Так как вы отец Барбары, то это скорее ваше дело, а не мое. Я могу прокормить ее преподаванием греческого, вот, пожалуй, и все.
Андершафт. И вы считаете, что она делает выгодную партию?
Казенс (вежливо, но упрямо). Мистер Андершафт, я во многих отношениях человек слабый, робкий, пассивный, и здоровье у меня неважное. Но если я чего-нибудь хочу, то добиваюсь этого рано или поздно. Так и с Барбарой. Брак мне вовсе не по вкусу, я его просто боюсь, к тому же я не знаю, зачем мне Барбара и для чего я ей? Но у меня такое чувство, что жениться на ней должен я, и никто другой. Пожалуйста, считайте дело решенным. Я не хочу навязывать вам свою волю, но к чему отнимать у вас время и спорить о том, что неизбежно?
Андершафт. Это значит, что вас ничто не остановит, даже превращение Армии спасения в культ Диониса?
Казенс. Дело Армии спасения — спасать, а не препираться из-за имени того, кто нашел верный путь. Дионис или другой — не все ли равно?
Андершафт (вставая и подходя к нему). Профессор Казенс, мне по сердцу такие молодые люди, как вы.
Казенс. Мистер Андершафт, насколько я понимаю, вы продувной старый плут, но вы импонируете моему чувству сарказма.
Андершафт молча протягивает ему руку. Они обмениваются рукопожатием.
Андершафт (настраиваясь на серьезный лад). А теперь к делу.
Казенс. Простите. Мы говорили о религии. Зачем переходить к такому неинтересному и маловажному предмету, как дело?
Андершафт. Религия и есть наше дело в данную минуту, потому что без религии нам с вами не добиться Барбары.
Казенс. И вы тоже влюбились в Барбару?
Андершафт. Да, отеческой любовью.
Казенс. Отеческая любовь к взрослой дочери — опаснейшее из увлечений. Приношу извинения в том, что осмелился поставить свою вялую, робкую, пугливую привязанность рядом с вашей.
Андершафт. Ближе к делу. Нам нужно завоевать Барбару, а мы с вами не методисты.
Казенс. Не беда. Сила, при помощи которой Барбара правит здесь, та сила, которая правит самой Барбарой, — не кальвинизм, не пресвитерианство, не методизм...
Андершафт. И даже не язычество древних греков?
Казенс. Согласен. Барбара верит на свой лад, вполне оригинально.
Андершафт (торжествующе). Ага! Недаром она Барбара Андершафт. Вдохновение она черпает в себе самой.
Казенс. А как, вы думаете, оно туда попало?
Андершафт (увлекаясь все больше). Наследие Андершафтов. Я передал свой факел дочери. Она будет проповедовать мое евангелие и обращать в мою веру...
Казенс. Как? Деньги и порох?
Андершафт. Да, деньги и порох. Свобода и власть. Власть над жизнью и власть над смертью.
Казенс (вежливо, стараясь свести его с облаков на землю). Это замечательно, мистер Андершафт. Вам, разумеется, известно, что вы сумасшедший?
Андершафт (с удвоенной силой). А вы?
Казенс. Форменный маньяк. Так и быть, владейте моей тайной, раз и ваша мне известна. Но я удивляюсь. Разве сумасшедший может делать пушки?
Андершафт. А кто, кроме сумасшедшего, стал бы их делать? А теперь (с удвоенной энергией) вопрос за вопрос. Разве человек в здравом уме может переводить Еврипида?
Казенс. Нет.
Андершафт (хватает его за плечи). Разве женщина в здравом уме может сделать пропойцу человеком или жалкую тварь — женщиной?
Казенс (склоняясь перед бурей). Отец Колосс... капиталист Левиафан...
Андершафт (наступает на него). Так сколько же сумасшедших сегодня в убежище, двое или трое?
Казенс. Вы хотите сказать, что Барбара такая же сумасшедшая, как мы с вами?
Андершафт (легонько отстраняет его от себя и сразу приходит в равновесие). Вот что, профессор, условимся называть вещи своими именами. Я — миллионер, вы — поэт, Барбара — спасительница душ. Что у нас общего с чернью, с толпой рабов и идолопоклонников? (Садится, презрительно пожимая плечами.)
Казенс. Берегитесь! Барбара влюблена в простой народ. Я тоже. Неужели вам незнакома романтика этой любви?
Андершафт (холодно и сардонически). Уж не влюблены ли вы в бедность, как святой Франциск? В грязь, как святой Симеон? В болезни и страдания, как наши сестры милосердия и филантропы? Такая страсть не добродетель, а самый противоестественный из пороков. Любовь к простому народу может увлечь внучку лорда и университетского профессора, а я сам был человеком простым и бедным, для меня в этом нет никакой романтики. Пусть бедняки делают вид, будто бедность есть благословение божие, пусть трусы создают религию из своей трусости и проповедуют смирение,— мы не так просты. Мы трое должны возвышаться над простой чернью; иначе, как мы поможем их детям подняться и стать рядом с нами? Барбара должна принадлежать нам, а не Армии спасения.
Казенс. Я могу сказать только, что если вы думаете оттолкнуть ее от Армии спасения такими разговорами, как со мною, то вы не знаете Барбары.
Андершафт. Друг мой, я никогда не прошу того, что могу купить.
Казенс (в ярости). Так ли я вас понял: вы хотите сказать, что можете купить Барбару?
Андершафт. Нет, но я могу купить Армию спасения.
Казенс. Совершенно невозможно!
Андершафт. Вот увидите. Все религиозные организации существуют тем, что продают себя богачам.
Казенс. Но не Армия. Это церковь бедняков.
Андершафт. Тем больше оснований купить ее.
Казенс. Не думаю, чтобы вам было известно, что именно Армия делает для бедных.
Андершафт. Как же, известно: заговаривает им зубы. Как человеку деловому, мне довольно и этого.
Казенс. Какие пустяки! Она прививает им трезвость.
Андершафт. Я предпочитаю трезвых рабочих. Прибыли больше.
Казенс. ...честность...
Андершафт. Честные рабочие всего выгодней.
Казенс. ...привязанность к семье и дому...
Андершафт. Тем лучше: они примирятся с чем угодно, лишь бы не менять место работы.
Казенс. ...чувство довольства жизнью...
Андершафт. Неоценимое предохранительное средство против революции.
Казенс. ...бескорыстие...
Андершафт. Равнодушие к собственным интересам — мне это подходит как нельзя более.
Казенс. ...обращает их мысли к небесам...
Андершафт. А не к социализму и тред-юнионизму. Превосходно.
Казенс (возмущенно). Вот уж действительно продувной старый плут!
Андершафт (указывая на Питера Шерли, который только что вышел из убежища и в унынии бродит по двору). А вот это честный человек?
Шерли. Да. А какая мне польза от моей честности? (Проходит мимо и угрюмо садится на скамью под навесом.)
Снобби Прайс, сияя лицемерной улыбкой, и Дженни Хилл с тамбурином, полным медяков, выходят из убежища и подходят к барабану. Дженни отсчитывает на нем деньги.
