нее изменился телефон и адрес.
(Достает из сумки приметную на вид открытку с розой.) Вот — возьми. Туда и езжай. Вот твой паспорт, шампанское…
Появляется п р о к у р о р.
П р о к у р о р. Сумасшедший дом! Судья у нас, простите, слегка того… Только что вынес постановление — отправить на экспертизу наших девиц. По этой (тронув висок) части. Зачем?!
Л и л я. А я бы даже настояла на экспертизе. У меня в колонии был мальчик Алеша. По паспорту шестнадцать, а по развитию тринадцать. Болел в детстве — отстал. Вот — добились освобождения. Может, и эти?!
П р о к у р о р. Бросьте! Причина проще — бездуховность. Растительная жизнь — вот! Позагораем теперь. Так что, Вячеслав Родионович, можете спокойно съездить домой.
Д е б р и н. Еду уже.
П р о к у р о р. Сиренью пахнет, слышите? Весна! Говорят, вы вроде поэт? Почитали бы, а?
Д е б р и н (вертит бутылку шампанского). На посошок, что ли?
П р о к у р о р. Здесь! (Выглядывает в коридор — никого.) У меня тоже есть. (Достает из портфеля сверток с бутербродами.)
Д е б р и н (разлив шампанское, поднимает тост). Ну, за то, чтоб…
П р о к у р о р. Нет-нет, за поэзию! Увлекаюсь… Пить трудно — пузырьки в нос. (Допив шампанское, без перехода, как бытовую прозу, читает из Дмитрия Кедрина, раскладывая между делом бутерброды.) «На улице пляшет дождик. Там тихо, темно и сыро. Присядем у нашей печки и мирно поговорим. Конечно, с ребенком трудно. Конечно, мала квартира. Конечно, будущим летом ты вряд ли поедешь…»
Д е б р и н (подсказывает). «…в Крым!»
П р о к у р о р. «Еще тошноты и пятен даже в помине нету. Твой пояс, как прежде, узок, хоть в зеркало посмотри! Но ты по неуловимым, по тайным женским приметам испуганно догадалась, что у тебя внутри». (Дебрину — о бутербродах.) Вы ешьте, ешьте! «И вот ты бежишь в тревоге прямо к гомеопату. Он лыс, как головка сыра, и нос у него в угрях. Глаза у него навыкат и борода лопатой. Он очень ученый дядя, и все-таки он дурак! Как он самодовольно пророчит тебе победу! Пятнадцать прозрачных капель он в склянку твою нальет. Пять капель перед обедом, пять капель после обеда — и все как рукой снимает! Пляшите опять фокстрот! Так, значит, сын не увидит, как флаг над Советом вьется? Как в школе Первого мая ребята пляшут гурьбой?» (Отдает Лиле яблоко.) Это вам — витамин. «Послушай, а что ты скажешь, если он будет Моцарт, этот неживший мальчик, вытравленный тобой? Кудрявых волос, как прежде, туман неживой…»
Д е б р и н (поправляет). «…золотой».
П р о к у р о р. «…туман золотой клубится. Глазок исподлобья смотрит лукавый и голубой. Пускай за это не судят, но тот, кто убил, убийца. Скажу тебе правду — ночью мне страшно вдвоем с тобой». (Ест бутерброд.) Ваша очередь — вы! Как вам сегодня в суде?
Д е б р и н. Как и вчера — противно.
П р о к у р о р (досадуя, оставляет бутерброд). Давайте откровенно — не для печати. Вы поэт, ценитель — как вам эти девицы?
Д е б р и н (поперхнувшись). С морозу не кинешься, как говорит шеф.
П р о к у р о р. Я в духовном смысле?
Д е б р и н (стон-вздох). О-о!
П р о к у р о р. Понятно. Значит, дело принципа — невинных жаль? Вы гуманист, а я сажаю! А знаете, во сколько Зина Пашина впервые попала на стенд вытрезвителя? В четырнадцать. Вы б, уважаемый поэт, не витали в облаках, — присмотрелись бы: как раз напротив вашей гостиницы фотостенд вытрезвителя. Там и женщины попадаются. Не видели?!
Д е б р и н. Видел. Замечательный стенд «Не проходите мимо!». Полуголая женщина и толпа мужиков — тычут пальцами, гогот.
«Да будет вечно женщина любима!
Товарищи, не проходите мимо!»
П р о к у р о р. Пьяниц вам жаль!
Д е б р и н. Не только пьяниц.
Уронила на козу бабка горькую слезу,
А для бабки нет слезы у бесчувственной козы.
Еще почитать? (Лиле.) Поезд скоро. Едешь?
П р о к у р о р. Поострили — уехали! А у нас тут бабы делят пьющих на три категории: выпивает, пьет и гоняет. То есть гоняется за домашними с молотком, утюгом — что подвернется. Цыпкину гоняют — это страшно. Тут в набат бить надо! А вы, мужчина…
Дебрин нетерпеливо смотрит на часы, барабаня по столу.
Вот я говорю с вами, а вы стучите. А я, между прочим, женщина. Я боюсь, что даже ваша жена однажды не вынесет этого железного великолепия и…
Л и л я. Кстати, она уже.
П р о к у р о р. Что?
Д е б р и н. Не вынесла великолепия. И бросила, да-а!
П р о к у р о р (в изумлении, Лиле). Как — вы?..
Л и л я. Другая — жена.
Д е б р и н. Да, и я по этому поводу написал замечательное стихотворение:
Девушка сердце разбила твое.
Что-нибудь тоже разбей у нее.
Еще почитать? (Лиле.) Едешь?
Л и л я. Нет.
Д е б р и н (прокурору). Спасибо за искренность. Теперь это редкость… Вы… вы… спасибо!
Прокурор, прощаясь, подает руку. Дебрин хочет ее поцеловать.
П р о к у р о р (отдернув руку). Не надо!
Дебрин уходит.
Догоните — уедет. Одной-то, знаете…
Л и л я. Знаю. Не привыкать.
П р о к у р о р. А мой ушел — как в баню собрался: «Собери, говорит, мне, Лёля, чистого белья». Думала, он правда в баню… Ничего! Еще помиритесь с вашим мужем.
Л и л я. Не муж он мне — так. Он жену свою любит. Бросила его — сто лет в разводе. Любит и любит… с семнадцати лет!
П р о к у р о р. Плюньте! Вы молодая, красивая. Господи, закон сейчас не ханжески смотрит на семью. (Профессиональной скороговоркой.) И если у вас будет ребенок — разумеется, при условии проживания и ведения совместного хозяйства не менее полугода, — вы вполне можете претендовать.
Л и л я (в изумлении). Претендовать… как? Вы не думайте, он порядочный. Не изменит, не бросит… не любит. Напиться, что ли?
П р о к у р о р. Ну-ну? Вот беда! (Убирает со стола остатки пиршества.) Пойдемте ко мне — у меня есть. С Нового года еще осталось. Не до гостей, знаете. Сижу над делами тут дотемна.
Свисток поезда. Перестук колес.
Л и л я. Уедет, господи?!
П р о к у р о р. …Все одна-одна. Никто не заходит. (Смеется.) А что — весна! Праздник жизни. Гуляем!
Нарастающий шум поезда.
Л и л я (в панике сует прокурору документы). Одной работой спасаюсь… вот пропуск в колонию, паспорт. Пропустите меня к девочкам?
П р о к у р о р (весело). Купим торт по дороге. Гулять так гулять!
Л и л я. Пропустите — прошу!
П р о к у р о р (сухо). Пройдемте.
Уходят. Заглушающий все звуки гул промчавшегося поезда.
З а н а в е с.
В темноте сигналы времени, радиоголос: «Московское время девять часов утра. На волне «Маяка» передаем марши советских композиторов». Звучит марш.
Свет. Улица. Пристанционный ларек. У ларька очередь за апельсинами. Впрочем, на усмотрение театра, это могут быть не апельсины — первая клубника, коробки зефира, дефицитная вобла, словом, что-то, на чем предприимчивая Арбузова делает план. В очереди Ц ы п к и н а, м а т ь Ц ы п к и н о й, с т а р у х а Г р и б о в а, П а ш и н а, с е к р е т а р ь с у д а, т а к с и с т, з а с е д а т е л ь-м у ж ч и н а, Г а л я, В е р а, з а с е д а т е л ь-ж е н щ и н а, м а л я р к а, Д е б р и н, Ц ы п к и н. Все по очереди заходят внутрь ларька,
