Батюшка успокаивал меня, уверял, что это временно, что они дойдут до самого президента и даже патриарха, что всё это искушения и надо их побороть. Надо молиться. В детдом я ухожу ненадолго и буду там получать письма и посылки от батюшки и матушки, от всей их семьи, а скоро всё решится, и я вернусь.
Провожал меня батюшка. Матушка слегла с сердцем и едва смогла помочь мне собраться. Когда шли от дома до гаража, где жила старенькая «нивка», я обернулась на наш храм с вековыми берёзами в ограде, на реку за широким лугом…
В это время матушка, распахнув окно старого дома, своим низким, красивым голосом крикнула:
— Ты русская! Молись, читай русские книжки, береги язык!
Наверное, бедная матушка опасалась, что меня могут усыновить в другую страну. Но усыновления российских сирот иностранцами запретили навсегда — государство нуждалось в казённых детях…
Началась моя жизнь номер три в детдоме.
Вспоминать эту жизнь я не хочу. Детдома — ад, национальный позор, надо сделать всё, чтобы их не было физически. Облегчить усыновление, поднимать престиж приёмного родительства и опекунства, а самое главное — пропагандировать противозачаточные средства среди группы риска и несовершеннолетних. Говорят, в России, вернее, в той новой стране, которая считается российской правопреемницей, теперь всё по-другому: сирот гораздо меньше, их быстро устраивают в семьи, вообще вроде бы как-то послеживают за тем, чтобы дети не рождались как бездомные щенки…
Дай Бог…
Старшеклассники притесняли малышню, имели место сексуальные домогательства. У запуганных детей не было возможности попросить помощи. Однажды ночью мелкие подкараулили одного из мучителей в туалете, связали, заклеили рот скотчем и всю ночь буквально резали на куски.
Воспитательницу, вошедшую в туалет утром, хватил удар. В детдоме начался форменный бунт с кровопролитием, который подавляла полиция и «перевозка» из психбольницы. Очень многих расформировали, передали в другие «детские учреждения».
Слабых и беззащитных обижать нельзя ещё и потому, что в конце концов месть их бывает страшна. Если они объединятся. Так что — или не обижать, или глядеть в оба, не допуская их объединения.
После бунта директором в детдом пришёл Ярослав Денисович со звездой героя России на камуфляжной куртке. Это был человек богатырского телосложения, похожий на памятник солдату. Лицо его, словно вытесанное из камня, с твёрдым квадратным подбородком, можно было бы назвать красивым, не будь оно изрыто оспинами или шрамами от ожогов. Он лично всё проверял. Своими глазами я видела, помогая на кухне, как он макнул головой в кастрюлю повариху, отведав водянистых щей из прогорклой квашеной капусты. Затем послал за врачихой и так же методично и спокойно макнул головой в кастрюлю и её, за то, что она визирует эту отвратительную жижу в качестве пищи для сирот. На утреннике ко Дню Победы воспитательница кричала на замешкавшегося малыша: «Урод, придурок!» Случившийся рядом Ярослав Денисович в белой рубашке под камуфляжным кителем легонько шлёпнул воспитательницу по накрашенным губам и, пока она вытирала кровь, очень спокойно объяснял, что, называя детей уродами, взрослые программируют их на поведение и жизнь уродов. Дважды на моей памяти Ярослав Денисович проводил расследования краж и происшествий и всякий раз прилюдно просил прощения у несправедливо наказанных и наказывал реально виноватых. Любил заводить караоке и петь с нами военные песни — старинные и совсем новые. Ярослав Денисович внёс в жизнь детдома справедливость. Больше всего он любил справедливость и, что бы ни случилось, мигом бросался её восстанавливать. При нём стало гораздо сытнее, спокойнее и даже несколько человечнее.
Я окончила девять классов и, как многие девочки из детдома, поступила в золотошвейное училище, одно из немногочисленных учебных заведений нашего городка.
Первым делом, оказавшись в общаге, я написала письмо батюшке и сама отнесла его на центральную почту нашего городка. Какая-то женщина, услышав, с каким пристрастием я спрашиваю, как понадёжнее отправить письмо, чтобы оно непременно дошло, помогла мне оформить письмо с уведомлением о вручении и сама за всё заплатила, очевидно, угадав во мне не приспособленную к жизни, нищую детдомовку.
Через некоторое время пришёл ответ от нового священника, служащего на месте отца Андрея. Батюшку отправили служить в далёкий приход на границе с Вологодской областью. Всё, что мог сообщить мне новый настоятель, — это название деревеньки. Зачем, кому понадобилось, в чём был смысл назначения пожилых людей, которым уже физически трудна деревенская жизнь, в абсолютную глушь — непонятно. Скорее всего, батюшка с его твёрдым характером имел конфликт с местным церковным начальством. Тогда я ещё не могла сформулировать, что в России здравый смысл не имеет никакого значения, всё зависит от личных отношений, всем управляют связи. Не могла сформулировать, но чувствовала это точно и сталкивалась с этим то и дело.
Я начала работать на золотошвейной фабрике и обдумывать возможности поездки в глушь к батюшке. Смотрела в Интернете карты и варианты проезда, которых практически не было. По картам за крупным селом, до которого ещё можно было добраться на перекладных, мало-мальски проезжая дорога обрывалась, шли бледные штришки, называемые «зимник», то есть доехать до батюшкиной деревни можно только зимой… Выходило, что поездка откладывалась почти на полгода… Ничего, утешала я себя, подкоплю денег и поеду.
И вдруг это таинственное «тебя отобрали», с завистью сказанное соседкой по комнате.
Действительно, прямо на следующий день меня вызвали в красный уголок нашей золотошвейной фабрики. Там сидела женщина. Говорила вежливо, на «вы», но как-то неприятно. Сказала, что завтра в шесть тридцать утра я должна, взяв с собой самое необходимое, стоять у входа в общежитие и ждать автобус, который отвезёт меня на турбазу для дальнейшего тестирования и тренировок. Я сказала, что не хочу.
— Если бы кого-нибудь интересовало, хотите вы или нет, — сказала женщина, — то вас бы обязательно спросили. В шесть тридцать у входа.
Автобус был неполный. Нас привезли не на турбазу, а в санаторий с прекрасным парком на берегу реки. Поселили в просторных комнатах по двое.
Вот было счастье!
Ведь после уютной детской в доме батюшки я больше десяти лет жила в казённых густонаселённых спальнях детдомов и общаг, где по ночам творились ужасы…
А тут — комната с большим окном и балконом, телевизор, письменный стол, круглый столик, чтобы пить чай, вместительный шкаф, хорошие кровати с белым, не драным и не запятнанным бельём…
Почти все девушки и ребята, бывшие детдомовцы, не могли привыкнуть жить по двое и в свободное («личное», как это там называлось) время набивались битком в одну комнату. Только после вечерней проверки строгого куратора нехотя разбредались ночевать по двое.
Моей соседкой была девочка, детдомовка из соседней губернии.
Её отец из ревности убил мать и получил пожизненное.
Девочка была красивая, как на картинке, но очень бестолковая, верила во все идиотские приметы, однако её не отчисляли, и я вспомнила слова Смирновой, что нас отобрали кто поздоровее и посимпатичнее и будут «спаривать» для заселения приоритетных земель на Дальнем Востоке и в Забайкалье. Уж такая-то красавица точно годится только для «спаривания», чтобы народить рослых, длинноногих, светловолосых. Но пока что «спаривать» нас никто не собирался, инструкторы и кураторы зорко следили за нашим целомудрием — никому из нас не было восемнадцати.
Занятия были спланированы довольно странно. Одну неделю занимались только спортом, верховой ездой, лёгкой атлетикой, другую — историей России, всемирной историей, историей культуры, третью неделю — информатикой, четвёртую — языками. Преподавали нам также манеры, танцы и культуру речи. Ежедневно были общие утренние и вечерние молитвы, много внимания уделялось изучению Нового Завета, толкованию молитв, житиям святых. Пожалуй, столько же долгих часов было отведено единоборствам, физической подготовке, стрельбе, навыкам оказания первой помощи.
Приезжал человек по имени Имран Дамирович. Кому трудно, говорите — Иван Данилович, разрешил он. Я мигом запомнила «Имран Дамирович» и видела, что ему это очень приятно. Имран Дамирович не был ни инструктором, ни куратором, он просто общался с нами, разговаривал на самые разные темы.
Задавал вопросы. Почему люди врут, что мешает жить людям в нашей стране и в мире, что важнее — мечта или цель жизни. Помню, я говорила о связи мечты и цели жизни. Например, говорила я, моя мечта — чтобы не было детских домов, не было сирот. Это мечта, может, и недостижимая. Но приблизиться к осуществлению этой мечты можно, став влиятельным человеком, кем-то, кто руководит жизнью.
