— Товарищ продавец, что это такое?
Я говорю:
— Разве не видите, кровать. — Это я шутку даю. Нас в торге инструктировали, чтоб мы больше с покупателями шутили для ихнего настроения и для плана.
Тогда этот очкастый говорит:
— Вы остроумный человек. Как же эта полка составляется?
— Руками.
— А если точней? Я ему говорю:
— У вас что, глаз, что ли, нет? Тут же все видно.
Тогда он вопрос ставит:
— А можно ее приобрести?
— Одну ее?
— Да.
— Нельзя.
— Почему?
— Потому что кончается на «у».
— Не понимаю.
— Полка продается исключительно с гарнитуром.
— А отдельно не бывает?
Я говорю:
— Почему? Бывает и отдельно. Отдельно жена и отдельно теща. — Это я опять шутку даю для настроения.
Пошел он по магазину, увидел полку артикул сто семь и просит:
— Выберите мне, пожалуйста, полочку. Только без дефектов.
Я говорю:
— Полки перед вами, смотрите сами, какая хорошая, какая плохая.
Он говорит:
— Ладно. В таком случае беру вот эту…
Я говорю:
— Да? Мы прямо с утра не спали, все думали, кому нам эту полку продать вне гарнитура. Это же часть кабинета.
— Ну и что?
— Нет нам расчета отдельными предметами торговать. У нас план.
Гляжу, очкастый вроде растерялся.
— В таком случае выпишете мне полированный столик журнальный.
Я выписываю. Их у нас навалом. Он с чеком приходит:
— Прошу вас — запакуйте.
Я говорю:
— Зачем? Это уже будет излишество. Берите свою вещь и шагайте домой к любимой супруге.
Ничего он не сказал, взял столик и отчалил. А я еще подумал — бывают же такие люди настырные. Толокся в магазине, сто вопросов, сто ответов, а в итоге всей его покупке цена — пятнадцать рэ.
Теперь слушайте дальше. Был этот очкастый в магазине в пятницу, а в субботу с самого утра заболел у меня зуб. До того прихватило, хоть на стенку лезь.
Отпросился с работы и пошел в зубную поликлинику.
Пришел, меня без очереди пустили, как с острой болью. Сел я в кресло, и все у меня как в тумане, головой мотаю и белого света не вижу.
Сунул мне доктор чего-то в зуб, чувствую, вроде маленько полегчало, дух перевел.
И тут открываю я глаза, и кого же я перед собой вижу? Правильно вы угадали. Стоит передо мной в белом халате и в белой чеплашке тот самый очкастый. Он на меня смотрит, а я на него. Он щурится:
— Мне кажется, что я вас где-то видел. Только не могу вспомнить где. Вы никогда у меня раньше не лечились?
Я говорю:
— Нет, доктор, я у вас не лечился. Я вас вчерашний день в мебельном магазине обслуживал. Вы еще столик у нас взяли.
Тогда он говорит:
— А-а, да-да, совершенно верно. Вы меня обслуживали. Вчера вы меня, сегодня я вас… Откройте рот.
Я говорю:
— Что там у меня, доктор?
А он говорит:
— У вас что, глаз, что ли, нет? Тут же все видно. Придется удалить зуб.
Я говорю:
— Если надо — удаляйте. Только я просьбу имею — сделайте мне наркоз.
А он говорит:
— Зачем? Это уже будет излишество. Оставьте у меня свой зуб и шагайте домой к любимой супруге.
Я говорю:
— Все. Понял ваш намек. Но вы мне хоть укажите, из-за какого именно зуба я страдаю?
А он щипцы берет и говорит:
— Сейчас я у вас зубов надергаю, а уж ваше дело выбирать, какой хороший, какой плохой.
— Это как?
— А вот так. И хочу вас предупредить, чтоб вы были в курсе дела. Один зуб я у вас удалять не буду.
— То есть как?
— Только целым гарнитуром.
— Вы что смеетесь, что ли?
— Нам нет расчета отдельные предметы выдергивать. У нас план.
Я думаю — что делать? А он шприц взял и — раз иглой!
И можете представить — сразу у меня там все онемело. И маханул он у меня зуб ну просто-таки артистически.
Когда я уходил, он говорит:
— Ну как, полегче стало?
— Полегче.
— Вопросов нет?
Я говорю:
— Нет вопросов. Суду все ясно.
1968
Мальчишка шел хорошо, просто великолепно. Маленький, подтянутый, в левой руке портфель, в правой — высокие гладиолусы. Руку с цветами он держал на отлете, и гладиолусы взлетали и опускались — раз-два, раз-два. Мальчишка чеканил шаг и был похож на тамбурмажора, идущего впереди оркестра.
За мальчишкой, почтительно соблюдая дистанцию, следовали две женщины — молодая, по-видимому мать, и пожилая — скорей всего, бабушка.
Тетерин невольно улыбнулся: «Этого бы деятеля да в открытую «Чайку», а мамашу с бабкой на мотоциклы и по осевой в школу, в первый класс».
Оглянувшись на дочку, Тетерин отметил, что та по-прежнему занята собой, новым своим платьем, белым нарядным передником и белым бантом.
— Что, волнуешься? — спросил Тетерин.
Майка тряхнула косичками.
— Не-а!
— Так я тебе и поверил.
Они свернули за угол и увидели вдалеке здание школы. Туда со всех сторон тянулись мальчишки и девчонки. Наиболее торжественно выглядели первоклассники. Одних вели за руку взрослые, другие же мужественно шагали сами, давая понять любому встречному, что они прекрасно знают, куда идут, и знают, на что идут.
Школьники старших классов шли не спеша, с той элегантной небрежностью, которая отличает людей уже вкусивших плоды просвещения.
Первый день сентября. Когда же был его, Валерки Тетерина, памятный первый день?.. Давно.
Он родился в тридцать восьмом, вскорости грянула война, и, когда ей пришел конец, Валерка увидел отца. Он, разумеется, видел его и раньше, но по малолетству не помнил его и только после победы разглядел отца по-настоящему.
Первого сентября тысяча девятьсот сорок шестого года отец сам проводил Валерку в школу. Отец был в военном, на груди его блестели ордена и медали. Ах, какой незабываемый путь прошли они тогда от дома до школы на Малых Каменщиках. А сейчас, сейчас даже и школы той уже нет. Теперь там остались только клены громадные и постаревшие. А новая школа стоит на другой улице, и номер у нее другой…
Вообще, конечно, было бы лучше привести сегодня Майку в ту, в его школу, к его бывшим учителям. Все бы они ахали, восхищались Майкой, и на родительском собрании он бы сидел в своем классе — человек взрослый, образованный, навсегда свободный от тревожной необходимости выходить к доске, доказывать теорему Пифагора и шарить по карте в поисках затерявшегося пролива.
В школьном дворе, куда они пришли с Майкой, уже стоял несмолкаемый гомон. Ветераны обменивались летними впечатлениями, и чаще других слышалось слово — «представляешь?». Первоклассники, притихшие от волнения, с нескрываемым любопытством разглядывали друг друга. Их папы и мамы, дедушки и бабушки, не теряя времени, давали своим питомцам множество ценнейших указаний типа: «Не балуйся!», «Не разговаривай на уроке» и (что произносилось негромко и доверительно) «Если почувствуешь, что тебе захотелось по-маленькому, подними руку и скажи — разрешите мне выйти».
Тетерин сверил свои часы с большими школьными. Выходит, не они одни с Майкой такие хитрые — почти все явились задолго до первого звонка.
Найдя свободную скамейку, Тетерин сел, достал из кармана яблоко, протянул дочке:
— Питайся.
Майка рассеянно взяла яблоко, рассеянно сказала «спасибо». Все ее внимание переключилось на непривычную, очень интересную обстановку, которая открылась ей с первых минут пребывания во дворе школы.
Тетерин хотел было напоследок преподать Майке что-нибудь сугубо назидательное, но, поразмыслив, решил — все, что надо, сказано, пусть смотрит и привыкает.
А Майка тем временем уже встретила знакомую девочку из второго подъезда и помахала отцу рукой — дескать, все в порядке, папа, как видишь, я тут не одна.
Утро выдалось теплым и ясным. Тетерин откинулся на спинку скамейки и увидел давешнего мальчишку с гладиолусами. Будущий ученик терпеливо выслушивал очередные наставления и утвердительно наклонял голову, что должно было означать — понимаю, понимаю, не маленький.
Беседу вела бабушка, а мама, открыто любуясь сыном, озорно, по-девчоночьи строила ему смешные гримасы.
Тетерин прищурился — молодая женщина показалась ему знакомой.
Он вынул очки, надел их, снова посмотрел на женщину, и в это мгновение она обернулась.
Сперва лицо ее выразило отчужденность, потом внимание, а затем нарастающий интерес.
— Товарищи, — всплеснула руками женщина, — кого я вижу!..
Тетерин растерянно снял очки и встал. «Она, конечно, она, Лариса Метельская. С ума сойти — Лариска». А женщина уже подошла к нему.
— Здравствуй, Тетерин, — сказала она просто и радушно, будто эту их встречу от предыдущей отделял день или два.
