Судаков. Ей-то уж двадцать восемь стукнуло.
Егор. Не прозеваем. Я сам хочу. Но все терпеть приходится. Вертишься, вертишься…
Судаков. Не жалуйся, Егор. Темп жизни сейчас хороший взяли.
Искра (входя). У меня, папа, к тебе просьба.
Судаков. Дома-то можно пощадить?
Искра. Несложная. Ты Волчкова знаешь?
Судаков. Какого еще Волчкова?
Искра. Он в вашем ведомстве работает счетоводом.
Судаков. Ты меня смешишь. Ну откуда я могу знать наших счетоводов, откуда? Что я, по канцеляриям, по бухгалтериям бегаю?
Искра. Может быть, именно он тебе зарплату начисляет.
Судаков. Искра, ты глупа до невозможности. Зарплату мне государство платит, а не счетовод. Не надо мне тыкать в нос моим высокомерием, проще меня поди поищи. Что тебе этот Сверчков сказал?
Искра. Ничего не говорил, я в глаза его не видела. Он письмо в газету прислал.
Егор. Вот она – всеобщая поголовная грамотность!
Искра. Ему полагался ордер на квартиру. Уже выписали, он вещи упаковывал, а в последний момент совершенно несправедливо ордер передали другому, по фамилии Копытко. И все зависит от какого-то Дударева.
Судаков. Ох, этот Копытко! Больно ведет себя прытко.
Егор. Я краем уха слышал это дело, Степан Алексеевич. Понимаете, Копытко… да, излишне суетлив, но человек дельный, необходимый.
Искра. Кому полагается ордер – Копытко или Волчкову?
Егор. Понимаешь, Искра, дом наш ведомственный, и в первую очередь поощряют наиболее нужных, перспективных, создают им условия.
Искра (перебивает). Волчков пишет: у него жена рентгенолог, четверо детей, старуха мать восьмидесяти лет…
Судаков. Тихо-тихо-тихо! (Снял телефонную трубку, набрал номер.) Здравствуйте! Попрошу Дударева Николая Кузьмича… Здравствуй, Микола, извини, что беспокою… Да, я, Судаков. Слушай, там у какого-то нашего… (Искре.) Как его фамилия?
Искра. Волчков.
Судаков. У Волчкова ордер на квартиру этот жук Копытко из-под носа выхватил. Разберись, пожалуйста, некрасиво получается… Ну притормози пока… Ну спасибо… Что?.. Ага, постараюсь… Думаю, удастся, загляни через пару дней… Не могу говорить, у меня тут деловой разговор. Будь здоров! (Положил трубку, снова снял ее и набрал номер.) Алло! Ковшов, это ты?.. Привет, Иван Францевич, это я, Судаков… Конечно, узнал. С твоим басом был бы ты раньше протодьяконом в соборе… Нет ли у вас там завалящей путевки в Карловы Вары?.. Ты пошарь, может, кто отказался или уже помер, узнай… На этот или на тот месяц. Постарайся, нужный человек… Ну, благодарю заранее. Что?.. А?.. Попытаюсь… Как-нибудь пихнем… Звони в конце недели… А?.. Говорят, сырая гречневая крупа помогает… Мелко-мелко жевать и глотать… Пока! (Положил трубку.) Ну их всех к черту! (Искре.) Вот тебе легко просить за Волчкова, Сверчкова, Пучкова, а я теперь Ковшову должен куда-то его поганого племянника устраивать. Племяннику этому только в грузчики, а в грузчики он не хочет, он хочет в аспирантуру. А Дудареву Николаю Кузьмичу ни больше ни меньше, как в Карловы Вары с женой приспичило, у них пищеварение не то, что надобно, чтобы в три горла жрать… Все!.. Не могу, опротивело… Ты вот скажи мне, Егор, что это происходит? Что это за вторая сигнальная система образовалась? Ты мне – доски, я тебе – гвозди, ты мне – кооперативный пай, я тебе – «Жигули» без очереди. Ты мне… И не то чтоб в серьезных делах, до мелочей дошло, до бесстыдства. Ты представляешь, звоню я нашему завхозу, говорю: «Ковер в кабинете смени, протерся, плешь посередине, стыдно перед гостями». А он мне: «Степан Алексеевич, нельзя ли мне по совместительству складским сторожем числиться на полставке?» Я его по-солдатски так шуганул, век помнить будет. И что замечательно? Ковра он мне так и не заменяет, собака. Секретарше сказал: «Срок не вышел, по закону нельзя». А?.. А дай я ему эти полставки, так можно будет, и именно по закону. Хоть все ковры переменит. И самое-то гнусное – я незаметно этим блатмейстерством сам испоганился. (Дочери.) Ну иди. Да, погоди, слушай. Тебе, кажется, Франция маячит.
Искра. Ни в какую Францию я не поеду.
Судаков (зло). Куда же ты поедешь? В Чухлому, в Крыжополь?
Искра. Наверно, в Кимры поеду.
Судаков. Слушайте, дорогие мои, что вам надо, чего не хватает?! У вас уже не двадцать одно, у вас уже двадцать два. Недопеченные вы, что ли!.. Ладно, иди, побалакаем.
Искра ушла.
Все люди, понимаешь, на работе работают, а дома отдыхают, а у меня наоборот… Ты знаешь, Егор, я ничего не понимаю… Уж какие я им условия создал… Другие на их месте с утра до вечера танцевали бы. Они просто обязаны быть счастливыми… У тебя, поди, какая бабенка на стороне есть, а?
Егор. Что вы, Степан Алексеевич.
Судаков. Болтают. Наша-то деловая, поди, тебе в тягость.
Егор. Почему? Я ее люблю.
Судаков. Ой, не надо, Егор. Таким тоном эти слова не произносят.
Егор. Вы для меня в жизни столько сделали…
Судаков. Это, Егор, уже сопли… Делал, потому что видел в тебе человека стоящего, нужного делу. Чем-то ты мне первого сына напоминаешь. Внешне, конечно. Кирилл-то бесшабашный был, ухарь, потому и летчиком-испытателем сделался… Ты с годами, может, самого Коромыслова заменишь, а вполне возможно, и даже наверняка, выше пойдешь. Меня, может, и на свете не будет, но дом наш, думаю, всегда помнить будешь. Ведь я на тебя, как на творение своих рук, любуюсь, горжусь тобой! (Смеется.) Каким тебя сюда Искра привела, а? Еле ступал. Все: «Разрешите мне ваши книжечки посмотреть», «Может, я вам в магазинчик сбегаю», «Супчик я сам разогрею, не беспокойтесь»…
Оба смеются. Звонок в дверь… Пров идет открывать и возвращается в столовую.
Пров. Папа, по твою душу… Я забыл сказать, звонила какая-то твоя старая знакомая Валентина, не помню отчества. По-моему, это она.
Судаков. А фамилия?
Пров. Понятия не имею.
Судаков. О Господи, опять чего-нибудь надо.
Егор. Скажи, дома нет.
Пров пошел к двери.
Судаков. Погоди… Ну пришла, так уж пускай, неудобно. Зови, леший с ней.
Пров вышел.
Егор. Ваше поколение, Степан Алексеевич, еще обременено условностями.
Судаков. Ты о чем?
Егор. Я вот прихожу к выводу: только абсолютное отсутствие условностей может сделать личность выдающейся.
Судаков. Но отказать-то я ей не могу, раз уж пришла. Совести-то хоть на три копейки у меня еще осталось.
Егор. Я не о вас, я теоретически.
Судаков. Ну, милый, а я вот убеждаюсь, что всякие теории – одно, а практика, жизнь то есть, – оченно часто совсем другое. И, кстати сказать, настоящее.
Егор. Нет, вы на место Хабалкина в самый раз! Полемист.
Входят Пров и Валентина Дмитриевна. Сразу видно, что она не москвичка. Одновременно входит и Наталья Гавриловна.
Валентина Дмитриевна. Здравствуйте!
Все отвечают.
(Всматриваясь в Судакова.) Это вы?
Судаков. Кто – я?
Валентина Дмитриевна. Судаков Степан Алексеевич?
Судаков. Действительно.
Егор. Простите, вы кто будете?
Валентина Дмитриевна (Судакову). Я Валя Шатилова. Не вспоминаете? Мы в школе вместе учились, в одном классе.
Судаков. Валя?.. Шатилова?..
Валентина Дмитриевна. Проша Кисельников еще ваш первый друг был.
Судаков. Прошку помню. Убило его.
Валентина Дмитриевна. Я знаю… (Горько.) Значит, ничего от меня не осталось. Это не важно… Извините меня, я на пять минут. Я бы ни за что, ни за что не пошла, но вот уже два дня звоню вам на работу, а там отвечают: «Уехал на совещание», «Только что вышел. Позвоните через тридцать минут». Ну, я знаю, вы очень заняты… Уж до чего дошла – узнала ваш домашний телефон. Понимаю, что бессовестно…
Судаков (вдруг). Валя!.. Валя!..
Валентина Дмитриевна. «Валя, Валентина, что с тобой теперь?» Помните, вы мне часто эту строчку из Багрицкого говорили? Все-то стихотворение вы тогда не знали.
Судаков. Что же ты стоишь, Валя? Садись!
Валентина Дмитриевна (садясь). Я на пять минут, я не задержу. Сюда шесть раз звонила. Отвечали: будет поздно. Я и решилась. (Вдруг глаза ее заморгали, щеки затряслись, и она неожиданно для самой себя расплакалась.) Извините… Я в Москве уже третьи сутки.
Наталья Гавриловна. Может быть, чаю выпьете?
