на пол ту самую приметную открытку с телефоном бывшей жены.
(Кладет перед ним открытку.) Не теряй телефонов своей Джульетты. Ехать пора! (Закурив, приводит себя в порядок перед зеркалом.)
Дебрин молчит, уронив лицо в ладони и перегнувшись, как от боли.
Видишь, все к лучшему — может, помиритесь. Я не в претензии — ты однолюб. И я свою жизнь наконец-то устрою.
Д е б р и н. Есть уже с кем?
Л и л я. Не устраивай сцен! Я для тебя, в общем, понятно. Давай без ханжества. Хошь анекдот? Очень смешной! Адвокат мне рассказывал…
Д е б р и н. А ты психатлетка.
Л и л я. Я псих чего?
Д е б р и н. Психологический атлетизм — модный вид спорта. Это мне Юлька когда-то внушала: что бы ни случилось, не позволяй себе выглядеть раздавленной лягушкой. Это неэтично.
Л и л я. Сечет.
Д е б р и н. Моду сечет! Сейчас даже женская слабость немодна. Даже девушки — как мужики!
Л и л я. Эти девушки, Дебрин, хотя бы не ханжествуют: «Не плачь, — говорят, — побьют». Кстати, вчера их смотрел гинеколог. Мамы устроили — задрали им юбки, а никого у девочек нет. И еще, не для печати — Цыпкина водила меня на могилу. Лесник молоденький на мотоцикле разбился. Абсолютно незнакомый. Просто сунул им ландыши на ходу. А когда он разбился, каждая вообразила, что он и был тот Единственный, кого ждешь всю жизнь. Ждешь и веришь, как сумасшедшая. Они носили на могилу цветы. А когда Верка раззвонила об их могиле…
Д е б р и н (в крик). Почему не сказала об этом в суде?!
Л и л я. А что изменит один эпизод? У них три эпизода. Три на бумаге, а не деле не сосчитать. Хоть это не пачкать — зал ведь грохнет: у Цыпкиной любовь! Любимый — сказка: пресветлый и прекрасный, он несется на мотоцикле с цветами для Цыпкиной! А ей никто цветов не дарил. От этой брюквы не то что парни — машины шарахаются на ходу! Нам, понимаешь, не дарят цветочки, и ты полцветка вон не подарил. Все — разбежались давай по-хорошему! (Идет с сумкой к двери.)
Д е б р и н. Постой… погоди. Все не так просто!
Л и л я. Все не так сложно. На словах — да. А вот поставь нам испытание — пойди в огонь за любовь, за девочку Зину с нервным истощением, за Галю, которую из петли вон вынули. Никто не пойдет. Полцветка не подарят. И все такое в итоге вранье! А правда в том, что Цыпкина любит и не выдаст секрет про цветы. Заплатит дорого — нервами, жизнью. Отсидит, а не выдаст секрет про цветы. Лучше в ад, в тюрьму! Хоть это не пачкать — наивную веру, что однажды подарят цветы. Покарай нас, боже, трезвых и лживых, — помилуй, господи, веру детей! Их спаси — дай им жить, помилуй!..
З а т е м н е н и е.
Последние слова Лили перекрывает и заглушает гул и свист промчавшегося поезда. Тишина. Ни зги!
Повторяется вкратце сцена из пролога: на крыльце суда сидит Д е б р и н. Чиркнув спичкой, поджигает приметную на вид открытку с розой. Костерок во тьме…
Г о л о с п р о к у р о р а. Итак, на основании вышеизложенного, обвинение квалифицирует действия подсудимых по статье двести шестая, часть вторая Уголовного кодекса РСФСР и просит суд назначить наказание, связанное с лишением свободы: Пашиной — три года, Беловой — три года, Цыпкиной — два года.
Д е б р и н. Вот и все. Теперь нам осталось последнее — утром в десять выслушать приговор. (Гасит костерок.)
Ночь Луна. Соловьиные трели. Чиркнула спичка во тьме — Б е л о в освещает сидящего на крыльце Д е б р и н а.
Б е л о в. Это вы? Что не спите?
Д е б р и н. Соловьи орут. Крикливая птица, оказывается.
Б е л о в. У меня тоже под окном один — заливается как будильник. Хотел камушком кинуть — неудобно вроде. (Светит на часы.) Три! Семь часов до приговора.
Д е б р и н. Как жена?
Б е л о в. В больнице. Приговор бы ей выдержать…
Д е б р и н. А может…
Б е л о в. …сто двенадцатая? Надеюсь как фанатик. А нет! Двести шестая — беспричинные драки. Главное, бездуховность. Почему, видите ли, Белов не водит дочь по театрам? У меня у самого есть время там бывать? Восьмой год без отпусков… В двадцать лет я увидел этот город во сне — и с тех пор все померкло. Не помню, как женился. Как дочь родилась. Помню, как она ветрянкой болела — у меня отпуск, а она чертить не дает. Прикрепил ей к кульману лист пониже: «Давай, доча, домики вместе рисовать». Я черчу, и она пыхтит. В зеленке, как лягушка. Она ненавидит меня! Смотрит в упор, как сквозь… Однажды, да, в январе, она плюнула на мой проект, с улыбкой, глумясь. Век себе не прощу… ударил ее. Это ужасно!.. Есть семья — и нет семьи. Женился от одиночества на собственной секретарше, а через год хватился, что… живем ради дочки!.. Раньше я верил — что-то изменится, когда Инга будет постарше: я буду не один. (Молчит. Улыбается.) На проектах людей рисуют — для масштаба. Я девочку всегда рисовал. Идет по улице моя Инга. Маленькая, постарше, сама уже с дочкой. Она хорошенькая?
Д е б р и н. Инга?
Б е л о в. Выросла! Все смотрю на нее исподтишка — шея тонкая, как у гусенка. (Смотрит на часы.) Три тридцать. Хотел взять стремянку и ободрать эти лозунги — город будущего! У меня без доченьки нет будущего… (Встает.) Я похожу. Мне легче, когда хожу. (Уходит, скрываясь в темноте.)
Чиркает спичка — м а т ь Ц ы п к и н о й в ситцевой ночной рубашке светит в тревоге на часы. Собирает вещи дочери для возможной дальней дороги, разговаривая со спящей дочерью.
М а т ь Ц ы п к и н о й. Спи, доча. Темно ишо, тихо. Это, доча, сирень цветет — соловьям свадьба. Они на сиреневый цвет играют. А тебе, как заневестисса, бело платье справим. Само бело, само лучше!
Гудок паровоза на станции. Перестук колес.
Господи, четыре! Дай им, господи, спомнить, что всех мать родила. Дай спомнить! Вели, господи, вместо них меня взять. Што они жили, граждане судьи! Яви им чудо, сон чудотворный — явис им мать, предстань за меня. Спомните мать, граждане судьи! Спомните мать, граждане… люди!
Гул проносящегося где-то поезда. Бешеный перестук колес. Цыпкину скрывает темнота. Свет на Д е б р и н а.
Д е б р и н. Граждане судьи, граждане! Что происходит с нами, с ними? Почему эти нецелованные девочки предпочитают держаться бандершами, прошедшими огонь и воду? Почему мы стыдимся, как вины, беззащитности сердца?.. Семнадцатилетняя девочка — я любил ее долго, смешно до слез — сказала однажды: «Чтобы жизнь не разбила твои мечты, разбей их сам и живи без иллюзий» Это проще — без иллюзий. Суперстиль — без и без. Суперменистые мальчики, супертрезвые девочки. И идет игра в супермодную шпану — измени, раз изменяют, предай, чтоб не предали: все такие, век такой! Ворота этих девочек заранее вымазаны дегтем. Как приглашение к подлости. Как провокация на подлость… В дневнике
