«О, видать, не на шутку растревожили тебя эти письма», — подумала Лиза.
— Итак, я продолжаю… «Здравствуйте! Спасибо за письмо. Я получил его вчера после работы, а сегодня утром снова увидел Вас. Вы, как всегда, читали и потому не заметили, как я Вам поклонился. Когда ежедневно встречаешь человека, невольно возникает желание с ним поздороваться. Вы хотите, чтобы я написал о себе. Вот моя анкета: Ключарев Алексей Васильевич, март одна тысяча девятьсот тридцать пятого, город Смоленск, высшее, инженер, холост, нет, нет, не привлекался, не подвергался. Теперь Вы все обо мне знаете…»
Лиза читала с паузами, раздувая ноздри и страстно заламывая пальцы. Неужели Томке до сих пор невдомек, что эти письма всего-навсего повод для знакомства?
— Этот твой Звонарев такой же холостой, как ты незамужняя, — усмехнулась Лиза.
— Не Звонарев, а Ключарев.
— Тем более.
— Я убеждена, что он не женат.
— Ну, допустим. А что ты еще о нем знаешь?
— Знаю, что он работает в гражданской авиации инженером по ремонту. — Тамара взяла из рук у Лизы письмо, нашла нужное место. — Вот слушай… «Командир воздушного лайнера», конечно, звучит поизящней. А тут скучное слово — ремонт. У Вас небось сразу ассоциации — полы застланы чем попало, все забрызгано, по комнате ходят небритые хмельные дядьки в пилотках из газеты, негде преклонить голову, слышны загадочные слова — шпаклевка, торцовка, и кажется, не будет конца этому ремонту. Кошмар! Но зато как хорошо потом. Совсем другая жизнь. Даже воздух другой».
— Занятно пишет, — сказала Лиза.
— Слушай, слушай дальше… «Хотите верьте, хотите нет, но я никогда не умел и не умею знакомиться на улице. Я люблю выдумывать биографию человеку, которого не знаю. Смотрю я на него и пытаюсь его себе представить в какой-нибудь сложной обстановке. Скажем — испытание, опасность, как себя человек поведет? Опустит руки, рванется под чужое крыло или примет удар на себя, чтобы помочь другим. Не всегда удается проверить свои предположения и сказать: а я был прав — или: а я был не прав. Писателям, тем вроде бы полегче: создал, запрограммировал образ и ждет от него того, чего следует. Но бывает и по-другому. Кажется, Пушкин сказал о своем герое: «Экую штуку он выкинул, я даже не ожидал!» Теперь Вы понимаете, как мне приятно будет узнать, что я Вас плохо разглядел, и окажется, что Вы не только недоступно строгая, но еще и добрая, веселая и даже озорная…»
Читая, Тамара поглядывала на Лизу. Дошло ли до нее уже, что Ключарев хороший человек?.. Тамара, вероятно, не сумела бы объяснить, что питало в ней эту уверенность. Скорей всего, пожалуй, то, что она, как и большинство людей, в своих ожиданиях и надеждах лучшее всегда предпочитала дурному.
— Вот так, Лизавета, таким путем…
— Я пытаюсь представить себе, как он выглядит, — сказала Лиза.
— Он молодой и красивый.
— Ага, попалась?.. Ты же сказала, что ни разу его не видела.
Тамара протянула Лизе фотокарточку. Лиза удивленно вскинула брови. С яркого цветного снимка обнадеживающе улыбался популярный киноактер.
— Что сие означает?
— Посмотри.
На обороте фотографии рукой Ключарева было написано: «Прошу учесть, что в жизни я гораздо хуже».
— Чего-то я не улавливаю…
— Я отправила ему карточку Вивьен Ли и написала: «Как Вы заметили, в жизни я гораздо лучше». В ответ я получила фотографию этого красавца.
— Так тебе и надо! — сказала Лиза. — Видно, человек с юмором.
— Ты начинаешь к нему лучше относиться. Это меня устраивает.
«Насчет «лучше относиться» чересчур сильно сказано, — подумала Лиза, — но, вообще говоря, даже мне интересно на него взглянуть. Какой он?»
— Ты хочешь знать, кто ему дал мой адрес, — сказала Тамара. — Слушай… Ехала некая гражданка на работу. Ехала она и читала толстый журнал…
— Ближе к делу, — сказала Лиза, — я умираю от любопытства.
— Минутку. Умирать будешь потом. Тот, кто выписывает журналы, знает, что почтальоны на последней странице обложки обычно пишут адрес и фамилию. Например: Садовая, двенадцать, семь, Коренец…
— Хитер! — засмеялась Лиза. — Вы ехали в одном троллейбусе, и он увидел…
— Не в троллейбусе, а в метро. Да, он увидел на обложке журнала мой адрес и мою фамилию…
— Ничего не скажешь, наблюдательный товарищ.
— Более чем. — Тамара протянула письмо. — Прочти вот это место.
— Просто или с выражением?
— С выражением.
— Сейчас исполню. — Лиза поставила перед собой листок письма, как ноты на пюпитр, и сыграла вступление на воображаемой клавиатуре. — «Я стоял в вагоне метро и наблюдал за Вами. В руках у Вас был тот же журнал, но уже номер третий. Читая, Вы крутили кончики своего платка с видами Праги, потом улыбнулись, привычным жестом поправили очки…»
— Все! — сказала Тамара. — Концерт окончен. Зрители могут пройти в буфет. — На лице у Тамары было написано страдание — она резала лимон. — У меня нет платка с видами Праги. И зрение у меня нормальное. Лично я очки не ношу…
Лиза медленно сняла очки и, близоруко щурясь, начала их внимательно разглядывать, словно бы пытаясь уяснить, для какой цели служат эти два круглых стеклышка, в каждом из которых отражаются настольная лампа, квадрат окна и угол кухонного шкафа.
Обе долго молчали.
Тамара пересыпала сахарным песком лимон и думала: если Лиза спросит ее, зачем она писала Ключареву, она может ответить: «Я просто хотела узнать, что он за человек». Но так она не ответит, потому что это неправда. Она же поняла, что не ей он писал и не о ней думал, а все его деликатные и милые письма адресовались Лизе. Значит, ему понравилась Лиза, а не она. Эта мысль вначале задевала ее, вызывая чувство обиды и ревности. Но ведь, в сущности, у нее нет для этого повода. Ключарев даже не мог сравнить их, он видел только одну — Лизу. А может, если бы ему встретилась Тамара, он бы написал ей, и ей рассказывал бы о себе, и с ней шутил. Но она отгоняла от себя эти пустые и странно тревожившие ее мысли. «А зачем мне это? — спрашивала она себя и отвечала: — Мне это совершенно ни к чему. У меня есть Игорь. Так что все это глупости. Нужно подумать о Лизе. Ей пора замуж. Пора!»
— Я… ничего не понимаю, — растерянно сказала Лиза.
Но, кажется, она уже все поняла. Дома на столике возле тахты лежат три номера журнала за этот год. Она взяла их у Тамары и до сих пор не вернула.
— Я тоже ничего не понимаю, — сказала Тамара, — вчера принесли апрельский, вот он — номер четвертый… А где первых три?.. Хоть убей, не могу вспомнить.
— Сердишься? — спросила Лиза.
«Ты сердишься за то, что журнал с твоим адресом и с твоей фамилией он увидел у меня в руках и пишет теперь мне» — этот смысл был заключен в ее вопросе.
— Да что ты, — сказала Тамара. — Ни капли я не сержусь, наоборот…
В понедельник с утра больных было немного. Застегивая халат, она подошла к негатоскопу, движением пальца толкнула вверх легкую шторку. В матовом стекле смутно отразилось ее лицо… Если она посмотрится в зеркало, то сразу же увидит и старательно сделанную прическу, и глаза как у восьмиклассницы на выпускном балу. А в этом стекле все неясно, неконкретно. Так лучше.
Как-то в парке ей встретился старик, спросил: «Не знаете, сколько времени приблизительно?» Она взглянула на часы: «Я вам точно скажу». «Мне точно не надо, мне приблизительно», — сказал старик.
Вот и ей сейчас хотелось видеть все неточно. Приблизительно. Это спокойней.
— Елизавета Ивановна, есть же зеркало, — сказала Лариса, хирургическая сестра.
— Не треба.
— Зря, — качнула головой Лариса, и сережки в ее ушах задрожали. Она гордилась своей внешностью — терапевт Юрков сказал, что она похожа на французскую кинозвезду Жаклин Мурэ. Сама Лариса эту Мурэ ни разу не видела, но Юркову поверила, поскольку человек он серьезный и слов на ветер не бросает. — Вы же интересная женщина, — продолжала Лариса. Сознание собственной неотразимости добавляло ей великодушия. — У вас хорошее лицо, глаза серые, брови темные. И фигура у вас точь-в-точь как у этой вот, что играла в этой вот… как ее?.. Ну…
— Ладно, — сказала Лиза, — это мы уточним в дальнейшем. А пока начнем прием.
Первым в кабинете появился сурового вида мужчина лет сорока. Правая рука его висела на перевязи.
— Моя фамилия Рыжиков.
— Это прекрасно, — сказала Лиза. — Садитесь, товарищ Рыжиков.
Лиза не раз замечала — больным нравятся веселые врачи, потому что они вселяют бодрость и надежду на скорое исцеление.
Осторожно высвободив руку, Рыжиков подозрительно покосился на Ларису. До чего же у девицы не медицинская наружность.
— Что случилось? — спросила Лиза.
— Да вот руку себе повредил… об стол…
Он опять взглянул на Ларису. Конечно — даже не слушает. Ей это неинтересно. Плевать ей на больных. У ней твист на уме.
