М а т р е н а. Что за девка, что за самовольница! Вон чего выкомаривает. Иди-ка сюда, я тебя за патлы твои оттаскаю! (Погладила дочерины волосы, иссеребренною головою уткнулась в набухающую грудь ее.)
Л ю б а в а (теперь она гладит мать по голове). Мам, а помнишь, как ты мне в детстве красных петушков приносила?
М а т р е н а. Нашла о чем поминать!
Л ю б а в а. Гостинцы-то дорогие были, мама. Не за деньги дорогие! (Стелет постель.)
Г о л о с И в а н а. Верно, Любушка, верно! Бывало, нагрузит мать телегу картошкой и тащит на себе верст за двадцать. Тащит да покряхтывает. Ни грязь ей, ни лужки с протоками — не препятствие. Довольна: сумела уломать бригадира — отпустил на базар. Старается не замечать, что ссохшиеся бродни растерли до крови ноги, что вспух и горит багровый рубец от заплечного ремня, что резкая боль в затылке… Тащит мать, а дороге конца не видно. Терпение женщины длинней самой длинной дороги. (Пауза.) После воротится домой, перешагнет порог, руку из-за спины — и явит Любаве диво невиданное: сладкого петуха на палочке. Ах, как чудно блеснет петух холеным гладким крылом своим! Как повернется на единственной ножке… но не вскрикнет. Зато вскрикнет Любава от счастья и, трепетно приняв его, ткнется пенною головенкой в гудящие материны ладошки. (Пауза.) Ах, петухи, петухи, гордецы леденцовые! Добрая, светлая душа вас придумала! Сколько душ детских обласкано вами! Сколько глазенок ясных светилось вот так же радостно и зоревато! Петя, петушок, непростой гребешок! Махонькое сладкое чудо нашего нелегкого детства!
Любава стелет постель: себе на голбце, матери — на кровати.
Л ю б а в а. Ложись, мама. Небось отвыкла от домашней постели?
М а т р е н а. Маленько с богом поговорю. (Становится перед иконой Троеручицы.)
Л ю б а в а. С войны не молилась. Что вдруг к богу потянуло? Нету его, мама. Все это выдумки.
М а т р е н а. А может, и есть, Любушка! Может, он властен над людьми. Или уж помер навсегда в человеке и впредь не воскреснет?
Л ю б а в а. А хоть и так, какая в нем польза? Мы много теряли, мама. Потерять то, чего никогда не было, не жалко.
М а т р е н а. Помолюсь. Меня не убудет. (Молится, но очень неловко. Огрубевшие пальцы никак не складываются в крест.)
Любава ложится.
(Отговорив путаную свою молитву, замирает. Пальцы прижаты у лба. Медленно поднимается с колен.) Спишь?
Любава не отзывается.
На цыпочках крадется к ее постели, благословляет и останавливается подле портретов мужа и сыновей. Свет выхватывает теперь только лица: уплаканное Любавино, скорбное — матери и лица на снимках.
Из черной тарелки радио — жирное меццо: «У любви, как у пташки, крылья…» Радио вдруг захлебнулось, захрипело. Матрена выключила его.
На улице всхлипнул баян, слышится песня. Голос Ивана: «Гуси-лебеди летели и кричали…»
М а т р е н а (подойдя к окну). Дурашка ты! Чего гоняешься за ней? Ведь ей родить скоро… (Выключает свет.)
3
На ферме.
Л ю б а в а моет после дойки руки. Тут же М и т я.
М и т я. Бабы сопляков своих так не обихаживают, как ты коровенок. Да хоть бы коровы-то путные, а то все ребра на виду.
Л ю б а в а. Когда-то и они были путными. А если руки приложить — будут еще.
М и т я. Фан-та-зии! Но вообще-то старайся. Хозяйка из тебя необходимо дельная выйдет.
Л ю б а в а. Шел бы ты в конюховку, картежники тебя заждались.
М и т я. Двину. Я везде поспевать должен: народ веселю. Где я, туда все сбегаются. Слышь, Любава, а что, если мне в артисты податься? Им, говорят, большие тыщи платят?
Л ю б а в а (оглядев его). Забракуют тебя.
М и т я. Рылом, что ли, не вышел?
Л ю б а в а. Рыло тут ни при чем. Артисты тоже некрасивые бывают. Вся загвоздка в шапке. Увидят — враз забракуют.
М и т я. В шапке, значит? Ну, шапку можно и сменить. Правда, ум в ней большой заложен. Сам-то я придурок. А шапка умная. Она все решения за меня принимает.
Л ю б а в а. То ли ты напускаешь на себя, то ли в самом деле немножко… того?
М и т я. Любопытно? Что ж, займись моим инте… ин-тел… интерьером.
Л ю б а в а. Мудреный ты человек. Иной раз такое загнешь — диву даешься.
М и т я. Во всей этой диалектике бабы виноваты. Сама посуди: ребятенок еще во чреве, а уж ему вся женская вздорность с кровью передается. Мужики тут непричинные. Они вроде поливальщиков. Ежели куролесим порой, ежели на дыбки становимся — бабью породу вини во всем в этом.
Л ю б а в а. Говоришь ты много… И часто глупости говоришь.
М и т я. От скуки, Любава. Атмосфера вокруг такая скучная. Мне бы на войну, хоть паршивенькую. Там бы я себя показал! Ведь я первостатейный стрелок! Белке в глаз попадаю.
Л ю б а в а. Болтун ты первостатейный! Болтаешь чепуху, а в глазах — тоска желтая.
М и т я (благодарно). Пожалела?.. Ну… не забуду. Сонька-то бросила меня. Как сыч живу, щели на потолке считаю… (Уходит.)
Г а л и н а пришла. Она уплакана.
Л ю б а в а. Ты чего, Галя? Что случилось?
Г а л и н а. Опять загуля-ял… неделю не просыхает.
Л ю б а в а. Это пройдет, пройде-ет! Он у тебя добрый, честный. И любит. Сама слыхала, как он говорил: я-де во всем белом свете одну-единственную женщину уважаю.
Г а л и н а (перестав всхлипывать). Уважает, а сам ударил вечор.
Л ю б а в а. Спьяна, что ли? Поди, пьяного пилила?
Г а л и н а. Был грех. По косточкам все достоинства разобрала.
Л ю б а в а. Пьяного-то какой прок воспитывать? Ты трезвого жучь.
Г а л и н а. Он ни трезвый, ни пьяный не понимает. Одно на уме.
Л ю б а в а. Войди в его положение, Галя: колхоз на плечах. Целый колхоз! У тебя семеро ребятишек — и то жалуешься.
Г а л и н а. Правда, Любушка, твоя правда! Так-то он сроду не буянил. Выпьет — хоть лен из него мни. А вечор пришел после правления расстроенный. Да я накинулась…
Л ю б а в а. Ты лучше поддержи его лишний раз. Ссориться-то не хитро.
Г а л и н а. Язык — комар. Ты-то, Любушка, где всему этому научилась? Все разумно у тебя, все к месту.
Л ю б а в а. Где, как не у матери? Она сроду отца худым словом не попрекнула. Потому и жили душа в душу. А уж мама за себя постоять умеет.
Появился Р у ш к и н. За ним, тузя его по спине, семенит Л и з а в е т а.
Л и з а в е т а. Опять надрызгался, христовый!
Р у ш к и н. Пьют и звери и скоты. Мне по должности положено. Должность такая каторжная! Вчера опять четверо заявления об уходе подали.
Л и з а в е т а. Еще десятеро подадут: вот гулянок-то будет!
Р у ш к и н. Тогда кину все к чертям собачьим… в свете последних событий!
Л и з а в е т а. Не кинешь. Ты человек несвободный. А Гальку не тронь. Затуркал ее всю, разогнуться не даешь.
Г а л и н а. В своей семье обойдемся без указчиков! Вышли из возраста.
Р у ш к и н (удивленно). Гляди ты, жена-то у меня… Галина-то… по-государственному мыслит?! Эй ты, пичуга! Учись у старшей сестры!
Л и з а в е т а. Детей плодить да от мужа колотушки получать? Это не про меня.
Р у ш к и н. Без детей, без мужа хошь жизнь прожить? На корню засохнешь.
Л и з а в е т а. Зато сама себе госпожа. И ребра никто не считает.
Р у ш к и н. Вон вы как повернули! Я ее раз в жизни толкнул… и казнюсь, казнюсь, Галя! Хошь, на колени перед тобой стану? (Стал.) А ты наплюй мне в глаза. Наплюй, милка!
Л и з а в е т а. Кабы в твои щелки можно было попасть! Не глаза ведь — намек только.
Г а л и н а. Помолчи. Не тебе нас судить. Помолчи.
Р у ш к и н. Лапушка! Ла-апушка.
Л ю б а в а. Трудно ей тут, Александр Семенович! Все-таки семеро на шее. Ты восьмой.
Л и з а в е т а. Те хоть сосут — и ничего больше, а этот еще и брюхатит.
Р у ш к и н. Лизка! Ты меня доведешь!
Л ю б а в а. Вымотали ее ребятишки. Неужели не можешь определить, где полегче?
Р у ш к и н. И определю! Ей-боженьки, определю, ежели такая думка появилась!
Г а л и н а. Да что вы заладили? Мне и здесь не пыльно.
Р у ш к и н. Ну, гляди ты! Золото баба, чистое золото!
Л и з а в е т а. С тобой и золото помедеет.
Р у ш к и н. Ух и варначка ты, Лизка! Изварначилась со своими клизмами! Бери с Галины пример. Может, человеком станешь.
Л и з а в е т а. Какой я ни есть худой человек, а водку по утрам не хлещу. Где опять насосался?
Р у ш к и н. Пуртова провожал. В леспромхоз наладился Пуртов.
Л и з а в е т а. Скатертью дорога.
