А как?
П а н ь к о. Как этот… как его…
С м ы к (тяжело подошел к Панько). Ты удостоверение писал?
П а н ь к о. Какое удостоверение?
С м ы к. Удостоверение Гире, что его мельница все лето не молола?
П а н ь к о. А черт его знает! Может, и писал… Потому у меня уже нервы в голове перепутались от такой работы, что с утра до ночи сидишь в совете да пишешь статистику…
С м ы к (тяжело уперся руками в стол). Ты не выкручивайся… вот… Удостоверение ты написал за три фунта крымского табаку. Ослобонил Гирю от очереди на подводы, потому как увивался за его дочкою… и продавал наше большевистское движение.
П а н ь к о. Кто продавал? Ты докажи!.. Да я плевать хотел на этот донос! Я тоже переворот в революции делал и с кадетами воевал. А мельница — это ерунда, и вообче мы еще посмотрим, какие будут доказательства… (Отскочил к порогу.) Я в уезд напишу. Я еще покажу вам!.. (Хлопнул дверьми. Ушел.)
С м ы к (вслед). Ах ты ж… Иуда-предатель! Хабарник! Гад! Пришел приказ из уезда: запрещается обыски чинить и хлеб отбирать, так об этом первый узнал… не я, председатель сельсовета, а Гиря… Гире продавался гад и революцию продавал по клочкам.
Помрачнели все в хате.
С т о н о ж к а. Только теперь вижу, какой мы еще темный народ… Тьма кромешная в голове. То был урядник, хабары брал, а теперь свой брат спотыкается…
К о п ы с т к а. Не горюйте, братцы! Только держись собча, главное тут — контахту держись… Помаленьку-помаленьку — и выйдем на ровную дорогу… Да что там говорить!.. Сядем да выпьем, закусим, поговорим обо всем!
С м ы к. Вылей!
К о п ы с т к а (недослышав, налил ему рюмку). Чарочку от сердца, чтоб не щемило…
С м ы к. Вылей, говорю!
К о п ы с т к а. Да что ты, Серега?
С м ы к. Вылей!
К о п ы с т к а. Э, не горячись, братуха, тр-р-р!.. а то можно закашляться!
С м ы к. Вылей весь этот самогон… Гиря нарочно подкинул, когда хлеб у него искали… Гиря знал, как втереть очки комиссии. Подкинул пятнадцать царских рублей, охапку старой шерсти, а в середину бочонок самогону положил… Где бы дальше искать, а комиссия за бочонок — да и назад.
П а р а с к а. А не говорила я?..
С м ы к. Потому что Панько командовал! А я знаю, что у Гири есть еще одна яма с хлебом.
П а р а с к а (Копыстке). Не я ли говорила: ой, Мусий, не водись с Панько, не пей!.. Да нешто послушает, рыжая сатана!
К о п ы с т к а. Знаешь что, Параска?
П а р а с к а. Что?
К о п ы с т к а. Не поднимай прений, вот что! (Смыку.) Ты не выпьешь?
Тот ни слова.
Ну, коли так, то и я не буду пить. И никогда больше не буду… Да что там говорить! Выливай ее к чертовой матери, Серега! (Смотрит, что Смык ждет, чтобы он вылил.) Знаешь, Парася, что?
П а р а с к а. Ну что?
К о п ы с т к а. На, вылей!
П а р а с к а. А сам ты что — боишься?
С м ы к (тогда). Конечно, боится.
К о п ы с т к а. Народное же добро…
С м ы к. Кулацкий самогон вылить боится! А как же! Ведь это святое причастие Гирино, а Мусиево добро.
После этих слов даже крякнул Копыстка. Схватил недопитую бутылку, подошел к помойке и принялся выливать. В хате наступила тишина. Все повернулись к Копыстке, вытянулись. Когда уже вылил Мусий самогон, подошел к помойке д е д Ю х ы м. Постоял, посмотрел, усмехнулся:
— Горе нам!.. Ну же и сукины мы сыны!
К о п ы с т к а. Трах-тарарах, резолюция принята!
8
В а с я в дверях:
— Дядя Мусий! Монашки у Гири… Акафист уже читают… Людей полон двор… Говорят, от архиерея пришли с благословением.
1
У Гири в хате м о н а ш к и акафист читали. Ж е н щ и н ы подпевали:
— Радуйся, невеста неневестная.
У порога глухонемой Л а р и о н на страже стоял, темный, высокий, с дубиной в руках. Мурлыкал:
— Го-гегу-ги-и…
Шептались женщины:
— Слышали, что монашки говорили?
— А как же! В монастыре кони стоят, игуменью замучили…
— А слышали, знаки на небе появились?
— А как же! Крест звездный ночью и письмена огненные, чтоб ополчались на коммунию…
— А правда, что у одного человека родился ребенок, стали крестить, а он в топор превратился?
— В веревку, я слышала. Это примета, что много еще народу погибнет на виселицах…
— А топор к крови, говорят…
Подпевали:
— Радуйся, невеста неневестная!
Тихо переговаривались люди:
— Видели, половина бедняков опухла.
— А как же! Я Стоножку Ивана спросил, почему их не спасает коммуна?
— Ну?
— Молчит.
— Неужто молчит?
— Ни слова. Молчит и еще больше пухнет.
— Комедия! Хи-хи-хи…
— Потому, говорю, что ты чужим объелся, кхи-кхи-кхи…
— Собак едят.
— Так им!
— Котов.
— Так им, так!
Подпевали:
— Радуйся, невеста неневестная!
Зазвонили часы. Кто-то посчитал:
— Раз, два, три… семь, восемь…
2
Из другой комнаты вышел Г и р я:
— Кончайте, сестрицы, ночь уже.
Все загудели:
— Ну, пора!
— И то пора!
Стали расходиться:
— Спасибо, сестрицы, за акафист! И вам (Гире), Гнат Иванович! За просвещение…
В сенях:
— Ну и снег! Ну и метет!
Разошлись. Монашки как тени. Тихо погасили свечки, беззвучно вышли в другую комнату. Гиря подошел к глухонемому, движениями, мимикой ему:
— Ну а ты чего стоишь? Марш сторожить!.. Что? Ага, пайка ждешь, есть хочешь. Дам, дам, только немного дам, чтоб не спал и злой был. Лучше будешь стеречь… (Открыл дверь в чуланчик, крикнул.) Лиза! Отрежь там Ларивону краюшку хлеба. Слышишь?
3
Вошла Л и з а в шелковой юбке, на высоких каблуках. Г и р я ей:
— Отрежь, говорю, Ларивону… Да что это ты за моду взяла наряжаться по вечерам, как на свадьбу? Что это за норов на тебя напал?
Л и з а. Какой там норов! Еще что выдумаете!
Г и р я. Да еще и набелилась?
Л и з а. Пхи!.. Еще что выдумаете?
Г и р я. Сейчас же сними! Люди приходят акафист слушать, а она… В момент слух разнесут, что мы барахло за хлеб наменяли.
Л и з а. Да когда же я принаряжусь? Уже две недели этот акафист читается…
Г и р я. Тогда, когда голод окончится, а теперь не смей!
Л и з а. Пхи! Когда голод окончится. Еще что выдумаете! Вон Килька Годованого каждый день наряжается.
Г и р я (сверкнул глазами). Я тебе говорю. Слышишь?
Лиза принялась резать хлеб.
Много не режь! Да не кроши, слышишь? Дай-ка сюда крошки!
Лиза швырнула нож.
Да не сердись! Вот поужинаем, тогда и наряжайся. Занавесь окна и прихорашивайся хоть до утра, только бы никто не видел…
Л и з а. Да я только примеряла, а вы уже и в крик.
Г и р я. Ну будет, не сердись! Вишь всего тебе наменял.
Л и з а. Вон у Кильки Годованого еще больше нашего барахла. У нее духи французские и гитара…
Г и р я. Ну ничего. Вот скоро я поеду в город и
