Федерико Гарсиа Лорка - Марьяна Пинеда

Марьяна, что, скажи мне,
ты сделала? Зачем
следят за нами тайно
шпионы день и ночь.

Мое безумно сердце.
Не знаю, что хочу я.

Забудь его, Марьяна.

Забыть я не могу!

Тсс! Дети!..

Так идем скорее!
Должны мы спрятать это знамя.

Марьяна, ты о них подумай!

Да, да, конечно, ты права.
Права! О них мне помнить нужно.

Довольно сказок.

Расскажи еще
о чем-нибудь.

Ты разорвешь мне платье.

Оно плохое.

Мне его купила
твоя же мать.

Клавела!

Дети!

Сказку
ты расскажи нам о цыганском принце.

Цыганы сроду принцев не имели.

А почему?

Терпеть их не могу!
От ведьмы родились они.

Лгунишка!

Чего ты разозлилась?

Да вчера
я видела, как двое их молились…
У них большие ножницы… и тут же
стояла пара осликов лохматых.
Ослы в глаза мне ласково глядели
и двигали хвостом наперебой.
Вот мне б такого…

Ну, они, наверно,
украли их.

Вот это ты напрасно.
Почем ты знаешь?

Стыдно, дети, так!

Ты романсильо обещала нам!

О герцоге Лусенском. Как начало?

Средь олив, олив зеленых…

Ну, хорошо! Но лишь с одним условьем:
как кончу – спать!

Ну ладно.

Мы согласны.

Будь на земле благословенна
святая троица всегда!
Храни прохожих в дикой Сьерре
и в море бурном – моряка…
Средь олив, олив зеленых
друга девушка ждала.

Что, девица, вышиваешь?
Мать, скажи, что шьет она?

Шьет серебряной иглою,
пяльцы тонкие – хрусталь…
Вышивает шелком знамя
и поет, поет она
средь олив, олив зеленых.
О, как песнь ее звучна!

К ней подходит андалузец.
Он и статен и румян…

«Что ты шьешь, душа-девица?
Шить ты больше не должна!
Знай, что спит Лусенский герцог,
спит – и вечно будет спать!»

А девица отвечает:
«Ты неправду мне сказал,
мне велел Лусенский герцог
это знамя вышивать:
он хотел, чтоб алым было —
с ним пойдет он на врага».

Вот по Кордове печальной
гроб проносят на плечах.
Он в гробу одет монахом,
гроб его – морской коралл.

И лаванда и гвоздика
на гробу его лежат,
и щегол над ним унылый
распевает: «Пио-па».

Герцог, герцог мой далекий,
не увижу я тебя!
Знамя то, что вышиваю,
больше мне не вышивать…
Здесь, в пустынной этой роще,
я останусь навсегда:
буду я глядеть, как ветер
кружит листья вкруг меня!

О, прощай, краса-девица!
Хоть с тобой расстаться жаль,
я пойду к себе в Севилью —
я в Севилье капитан!

Средь олив, олив зеленых
как безмолвна, как бледна
чернокудрая девица —
вся в тоске и вся в слезах!

Пора вам спать.

Вы слышали?

Ты, мама,
сама сегодня уложи нас.

Дочка,
я не могу – хочу я сшить тебе
сегодня шапочку.

А мне?

Сошьет!

Тебе – сомбреро с лентою зеленой,
к ней две серебряных пришью я кисти.

Ну, дети, спать!

Хочу я – как у взрослых:
высокую-высокую, ты знаешь!

Да, мальчик мой!

И приходи потом,
так сладко быть с тобою. Нынче ночью
ни зги не видно, ветер страшно воет!

Как только кончишь, так спускайся к двери.

Управлюсь скоро; дети спать хотят.

И за молитвой не смеяться!

Знаем!

Спокойно спите, милые мои!
А я меж тем в безумии глубоком.
Я чувствую, как собственным огнем,
живым огнем пылает роза сердца.
Мечтать о празднике, мечтать о роще
прохладной, свежей в дальней Картахене,
мечтать о пестрой птице, что, качаясь,
поет на ветви сочного лимона…
О дети милые! Я тоже сплю,
и я несусь в своем тяжелом сне,
как нити те, что гонит быстрый ветер;
куда, зачем… увы, они не знают!

О старый, честный дом! Что за безумье!

К тебе пришли…

Кто мог прийти?

Дон Педро.

Спокойней, дочка, он тебе не муж.

Да, ты всегда права, но я не в силах…

Благодарю тебя, моя Марьяна!

Я долг исполнила.

И вам спасибо,
сеньора!

Не за что. Спокойной ночи!

Пойду я к детям. Бедная моя
ты, Марьянита! Бедная моя!