Ткнув окурок в пепельницу, он поморщился. Что-то кольнуло. Но это не сердце. Не те симптомы. Скорей всего, печень. Были сигналы, но ничего. Обходился уколами. Как-то приехал рыжий доктор из «неотложки». Он удивился, когда узнал Бармина: «Оказывается, и комики болеют». Сказал он это с единственной целью завязать беседу. Ему было очень интересно. Сменится и дома расскажет жене: «Сегодня был вызов, как думаешь, к кому?»
Доктора бывают разные. Один хлопает пациента по плечу, шутит: «Батенька, да вы типичный симулянт!» — и лукаво подмигивает. Это приятно и как-то обнадеживает. А доктор деловитый, неулыбчивый вызывает у больного подозрение, не иначе — дело труба, финита ля комедия. А ежели доктор чересчур резвится и даже рассказывает анекдоты, тут одно из двух — или все очень хорошо, или наоборот — все очень плохо, а доктор притворяется, хотя на самом-то деле ему совсем не весело. Наивная хитрость.
Доктор из «неотложки» держался спокойно, и Бармину захотелось, чтобы он повеселел. Для этого не пришлось особенно трудиться. Едва он выходил на просцениум, застенчиво и словно бы виновато улыбаясь, зрительный зал встречал его шумными аплодисментами. Каждый отвечал ему улыбкой на улыбку, предвкушая то, что ему предстояло испытать. Такая улыбка как разминка для гимнаста. Дальше пойдут иные нагрузки, придется посмеяться в полную силу, а то и похохотать до слез.
— Насколько я понимаю, в моей драме главное действующее лицо — печень, — сказал Бармин.
Доктор кивнул:
— Автору виднее.
Близоруко щурясь, он уже выписывал рецепт.
Бармин заглянул ему через плечо и вздохнул:
— Все понятно. Однозвучно звенит аллохольчик…
Доктор засмеялся:
— Это надо запомнить. Значит, не колокольчик, а аллохольчик. — Он покачал головой и, помедлив, сказал: — У меня к вам вопрос. Вы извините, может быть, это наивно, то, что я хочу спросить, но мне любопытно узнать, если это, конечно, не секрет… Я вас в концерте слышал в прошлом году и раза три видел вас по телевизору… Скажите, все, что вы исполняете, это вам другие пишут, вы это не сами сочиняете?..
— Увы. Не сам.
— Да? — В голосе доктора явственно прозвучало сожаление. — Но вот у меня, у моей супруги и вообще у многих, с кем я беседовал, создалось такое впечатление, что все то, что вы произносите как артист, говорите именно вы, от своего лица. Это ваши мысли, ваши заботы…
— Как вам сказать… — Бармину все больше и больше нравился доктор. — Было бы неплохо, если бы вы в свободное время написали статью об искусстве эстрады.
— Я же предупредил, то, что я скажу вам, покажется наивным, — быстро сказал доктор, и было заметно, что он обиделся.
— Вы зря обижаетесь, — улыбнулся Бармин. — То, что вы сейчас сказали, — для меня высшая похвала. Уверяю вас. Меня мало радует, когда говорят или пишут, что я бережно донес авторский текст и мастерски исполнил фельетон или монолог. Доктору, как вы знаете, говорят только правду. Так вот, я вам скажу, что я работаю с увлечением только тогда, когда и я и автор одинаково думаем, когда нас волнуют общие проблемы, общие радости и печали…
Доктор посмотрел на часы.
— Я понимаю вас. Жаль, у нас мало времени. Будет случай, мы еще побеседуем…
— С большим удовольствием, — сказал Бармин. — Особенно если повод для новой нашей встречи будет не такой, как нынче.
— Не возражаю, — улыбаясь, сказал доктор уже в дверях.
* * *
Записка лежала на полу. Бармин вошел в квартиру и увидел — на темном паркете белый квадратик. Это Варино изобретение. Она сказала: «Приходя домой, ты, как всегда, целиком и полностью погружен в свои мысли. Тебе даже в голову не придет взглянуть на столик, к тому же он всегда завален конвертами, повестками, приглашениями. А тут все просто — на полу записку нельзя не заметить».
Бармин поднял бумажку. Характерный Барин почерк, каждая буква отдельно.
«Кеша! Я ушла развлекать Алешку. Обед на плите. Тебе остается только зажечь газ. После обеда обязательно отдохни. Звонил Александр Семенович, говорит, что у тебя усталый вид и ты последнее время неважно выглядишь. Даже посторонние люди это говорят. Ц. В.».
Ц. В. — Целую. Варя.
Бармин снял пиджак, надел пижамную куртку. «Интересно, а если бы Александр Семенович не позвонил, она бы сама это заметила?»
Он зажег газ, прошел в ванную и, когда мыл руки, внимательно посмотрел на себя в зеркало. Да, вид не так чтобы очень. Нет, оказывается, все-таки не он самый сильный человек планеты.
По идее — мастер сатиры и юмора должен олицетворять душевное здоровье и пышущий оптимизм. А он? Ничего похожего. Ну, хорошо, допустим, что это так. Но человек, так сказать, внутренне веселый вполне может выглядеть озабоченным, серьезным, даже грустным. Тем неожиданней его мгновенные перевоплощения на сцене. Никакого грима, свое лицо, но как оно меняется — было грустным, стало озорным, наконец просто смешным.
Пока на плите доходил до нужной кондиции грибной суп, Бармин просмотрел почту. Прислали приглашение принять участие в работе жюри телевизионной передачи КВН. Необходимо принять участие, он обещал, а сутки, по некоторым данным, — это всего двадцать четыре часа… Было несколько добрых, приятных писем от зрителей, среди них одно забавное. Человек ушел на пенсию и желает поделиться с народом своим богатым запасом веселых житейских впечатлений: «Хочу развивать среди окружающего населения моменты хорошего настроения». Бармин улыбнулся — у него с пенсионером общие творческие цели — развивать атмосферу хорошего настроения.
Он пообедал. Убрал за собой. Подставил сперва глубокую, затем мелкую тарелку под сильную струю горячей воды. Прогрессивный метод мойки посуды. Удобно, быстро, надежно.
После обеда он прилег отдохнуть. Совет Вари не просто совет, это и руководящее указание. Он не спеша, со вкусом закурил, взял газету, включил торшер и сразу же выключил — слишком яркий свет, и вообще, пожалуй, лучше немного подремать или полежать с закрытыми глазами и постараться ни о чем не думать.
В квартире было тихо. Неожиданно послышались мягкие звуки рояля. Откуда?.. Ага, понятно — радио на кухне. Пусть себе играет, пусть. Как-то спокойней на душе, когда издали доносится музыка, а если исполняется что-то знакомое, тогда совсем хорошо — слушаешь и мысленно опережаешь движение мелодии: сейчас будет это место — та-ри-ра-рам… И потом это — та-ри-ра-ра…
Была бы полная тишина, он непременно стал бы прислушиваться к самому себе. В таких случаях иногда начинает казаться, что тебе слышны глуховатые толчки сердца и даже медленный ток крови. Впрочем, это, конечно, чистая фантазия. Ток крови можно еще как-то вообразить, но не услышать.
Была бы дома Варя, они поговорили бы о том о сем, и затем Варя обязательно вышла бы на главную тему, от которой, как от ствола, тянутся затейливые ветви. Начала бы она с того, что он себя совершенно не щадит, и даже посторонние люди говорили ей, что лично они видели, как он на протяжении одного спектакля меняет две, а то и три сорочки. Так нельзя. Это работа на износ. Он должен подумать о себе, о Варе, о Кольке, о Наташе, у которой есть муж Вадим и сын Алешка. Мальчику седьмой год, он того и гляди отвыкнет от мамы с папой, они с утра до вечера пропадают в театре, репетируют и играют, играют и репетируют.
Он бы терпеливо слушал и кивал, улыбался ей своей кроткой, обезоруживающей улыбкой, а Варя, трагически воздевая руки к потолку, произносила бы знакомые слова: «Боже мой! У людей мужья как мужья. Почему мне так не повезло в жизни? Почему, когда я нахожусь рядом с тобой, мне кажется, что я включена в сеть высокого напряжения. Пойми же, я рассчитана на сто двадцать семь вольт, а меня включили в двести двадцать. Сколько это может продолжаться? Я тебя спрашиваю!»
— А может, она права? В самом деле, сколько это может продолжаться?..
Началось это давно. Они уже сыграли серебряную свадьбу. Было многолюдно и очень весело. Оказалось, у них масса друзей. Произносились тосты, говорили разные слова. Варя танцевала с Колькой, а он с Наташей. Наташа старшая, в ней такая милая женственность, а Колька — тот весь из углов и при этом страшно похож на обоих, на отца и на мать.
Бармин потянулся за сигаретой. Будь здесь Варя, она не преминула бы сказать: «Тебе кланяется завод «Компрессор». На их языке намеков это означало — из окна видна труба завода, которая порой изрядно дымит. В ответ на Барину реплику Бармин удержался бы, не закурил, но обязательно ответил бы: «Спасибо. А тебе кланялся Макаренко». Имелся в виду известный воспитатель «трудных» ребят, автор «Педагогической поэмы».
До чего же они привыкли друг к другу. И то, что в их долгой совместной жизни иной раз случались ссоры и было не все так уж благополучно, не отдаляло, а, как ни странно, еще больше сближало их. Кто-то из друзей однажды сказал: «На зеркально гладкой дороге машина чувствует себя неуверенно, ею трудно управлять, а если дорога ровная, но при этом слегка шероховатая — усиливается сцепление, машина на любой скорости проходит виражи, надежно тормозит и меньше рискует свалиться в кювет». Тогда же вспыхнула шумная и довольно бессмысленная дискуссия — кто машина и кто дорога, но, поскольку мнения разделились, дискуссия эта так и осталась неоконченной.
