Скрипач. Утихомиришь, мама.
Мать. Будь спокоен.
Скрипач. Я спокоен, мама (начинает играть на скрипке). Спокоен… Совсем я не спокоен. Если бы вы знали, что во мне происходит… К счастью, вы этого не знаете. Вы изгнали мою возлюбленную из дома, но изгнать ее из моего воображения вы не можете. Воображение — вот мое царство. Или же, наоборот, я — царство моего воображения? Иногда мне кажется, что это оно правит мной, а не я им. Оно все время подсовывает мне разные мысли и образы. Но разве я могу существовать вне своего воображения? Ведь все, что я ни подумаю о себе, все это мое воображение. И если я сам — продукт моего воображения, то что есть предметы и события, что есть остальной мир?.. Да, я есть мое воображение, а тем более остальной мир (слышны крики детей. Скрипка смолкает). Это дети во дворе.
Мать. Дети, тихо!
Скрипач. Ну вот, уже отозвалась.
Дети отвечают Матери общим издевательским криком.
Дети. Э-э-э-э-э-э!
Мать. Идите играть в другое место.
Дети. Э-э-э-э-э-э!
Мать. Ой, дети, скоро у меня лопнет терпение.
Дети. Э-э-э-э-э-э (крик детей переходит в чириканье воробьев).
Скрипач. Может быть, в наказание она превратила их в птиц? А почему бы и нет, она ведь колдунья. Разве не наколдовала она меня из своего живота, в своем животе, как в реторте алхимика? Это называется материнством, а почему не колдовством? Неужели мы знаем о материнстве больше, чем о философском камне? Я существую, хотя не знаю, кто я, откуда и для чего. Поэтому почему бы не существовать философскому камню, разве только потому, что мы ничего о нем не знаем? Незнание не является достаточным доказательством несуществования чего-то, и я не вижу причины, чтобы ограничивать свое воображение, если оно не ограничивает нас. Если я не понимаю даже простейших вещей, почему я должен понимать вещи сложные. Нет принципиальной разницы между детьми и стайкой воробьев, поскольку и те и другие возникают в моем воображении. И нет разницы между моим воображением и воображением моей соседки, потому что она плод моего воображения вместе с ее воображением.
Флейтистка (тихо, интимно). Как он красив во фраке и снежно-белой манишке. Прекрасный и недоступный. Далекий, как на другой планете. Непредсказуемый, сосредоточенный на своем искусстве, ни на кого не обращающий внимания, даже на меня, но все обращают внимание на него. Взоры всех обращены к нему. Все слушают его музыку. Он противопоставил себя толпе. Он играет на скрипке, как будто бы у него тысяча рук. Какая энергия! А здесь все неподвижны. Все сидят неподвижно, как заколдованные.
Скрипач (тихо, интимно). Мне снилось, как будто бы я был на концерте. Скрипичный концерт (называет произведение композитора-романтика) в исполнении очень красивой скрипачки в розовом платье с кринолином (скрипичная музыка). Она стояла на сцене в свете рампы и играла это романтическое произведение серьезно, сосредоточенно и необыкновенно лирично.
Флейтистка. Все смотрят, и все слушают. Никто не шелохнется, никто даже не смеет громко вздохнуть. А я…
Скрипач. Из-за кулис выходит маленький горбун и бочком, пригнувшись, украдкой проскальзывает под кринолин, полностью скрывшись под ним. И ни один жест, ни трепет или дрожание век не выдали того, что артистка знает о его присутствии. Но я собственными глазами видел, как он туда проник.
Флейтистка. Я медленно, медленно приближаюсь к нему…
Скрипач. Неужели это был оптический обман? Концерт продолжается, по-прежнему блестящий, по-прежнему торжественный…
Флейтистка. …И становлюсь перед ним на колени.
Скрипач. …А может быть, нам только так казалось? Разве это возможно, чтобы она ни о чем не знала?
Флейтистка. …А он не прерывает концерт.
Скрипач. …И проходит много времени, прежде чем мы услышали, как она впервые слегка сфальшивила.
Слышен крик бродячего точильщика.
Точильщик. Ножи-и-и точи-и-им!
Мать. Эй, точильщик!
Скрипач. Ну да… (Перестает играть.)
Точильщик. Ножи-и-и точи-и-им!
Мать. Идите отсюда!
Точильщик. Ножи-и-и точи-и-им!
Мать. Здесь для вас никакой работы нет.
Точильщик. Ножи-и-и точи-и-им!
Мать. Слышали? Уходите!
Точильщик. Ножи-и-и…
Мать. Нет, нет, слышите? Ничего нет. Здесь для вас ничего нет!
Точильщик. Точи-и-им…
Крик точильщика затихает. Слышно скуление собаки.
Скрипач. Бедный точильщик. Точильщик или собака? Был точильщиком, но, может быть, стал собакой. Это собака, собака… (Скуление собаки затихает в отдалении.)
Скрипач (опять начинает играть на скрипке). Ну разве я гений?.. Паганини, тот наверняка был гением. Его бюст установили в моей комнате вместе с моей колыбелью, чтобы я набирался, глядя на его гениальное лицо, благородного мраморного духа. Дух из мрамора — разве в этом нет противоречия? Дух не должен быть материальным. Но какой одухотворенностью веет от него, какой гений смотрит на меня днем и ночью. Голова у него действительно из мрамора, а мысли тоже мраморные? Какие мысли могут быть из мрамора? Иногда я просто не могу выносить эту его непревзойденную гениальность. Эта скульптура меня подавляет, мучает, она такая неменяющаяся, бессмертная… Его бессмертие меня угнетает. Я умру, а он останется, всегда такой же. Неменяющийся, бессмертный, гениальный… (Перестает играть.) Это невыносимо (пауза). А если пририсовать ему усы? Почему бы и нет, можно попробовать. Он действительно гениальный и бессмертный, но по крайней мере не будет неменяющимся (пауза). О да. У него совершенно другой вид. Кто знает, может быть, даже менее гениальный…
Паганини. А… а-а… а-а-а (слышно чихание).
Скрипач. Что это?
Паганини. Прости, мой мальчик. Как-то непривычно. …Эти усы меня щекочут. А… a-а… а-а-а…
Скрипач. Кто здесь?
Паганини. Никколо Паганини.
Скрипач. Живой?
Паганини. Если еще не совсем живой, то уже и не совсем мертвый.
Скрипач. Ты разговариваешь со мной, я слышу твой голос… А я думал, ты памятник.
Паганини. Был памятником, пока ты не пририсовал мне усы.
Скрипач. Но разве ты не просто памятник с усами?
Паганини. Нет. Памятник без усов, которому пририсовали усы, это уже не памятник. Я сам убедился в этом минуту назад. А… а-а… а-а-а…
Скрипач. Я не хотел… Я не знал… Прошу прощения.
Паганини. За что?
Скрипач. За то, что я осмелился, что не уважил уважаемый монумент…
Паганини. Вот именно. Ты нарушил мою монументальность.
Скрипач. Я оскорбил…
Паганини. …Осквернил, унизил и испакостил. Пусть бог вознаградит тебя за это.
Скрипач. Как это, ты на меня не сердишься?
Паганини. Наоборот, я тебе благодарен. Что такое памятник? Застывшая идея. Раз и навсегда. Навеки. Только это, и ничего другого. Неподвижность и абсолют. А неподвижность, вечность и абсолют — это смерть. А… а-а… а-а-а… (Чихает.) Как прекрасно вот так взять и просто чихнуть от души, когда целое столетие был мертвечиной, мраморной вещью. Снова чувствовать, жить. Ты вернул мне жизнь!
Скрипач. Усами?!
Паганини. Для начала хватит. Принципом памятника является постоянство. Ты нарушил этот принцип, поскольку усы не были заложены в вечную и абсолютную идею. А у меня усы, у меня усы! Этого никто не предвидел!
Скрипач. Мне кажется, что у тебя несколько смешной вид… с этими усами…
Паганини. Что поделаешь. Я ожил, и это стоит многого. А что, у меня действительно смешной вид?
Скрипач. Немного глуповатый.
Паганини. Тебе кажется? А я думал, что они мне скорее идут.
Скрипач. Может быть, это дело привычки. Я привык видеть тебя без усов.
Паганини. Вот видишь. Все из-за этого проклятого памятника. У тебя зеркало есть? Я хотел бы посмотреть, действительно ли я выгляжу глупо?
Скрипач. Хочешь увидеть себя в зеркале? Ты, историческая личность? Пустое!
Паганини. Конечно. А почему бы и нет? Это лучшее доказательство того, что я перестал быть памятником, если мне не чужды такие человеческие слабости. Подай-ка мне зеркало и гребень.
