МОД. А ты что, специалист? Ты у нас, значит, специалист по таким вопросам. Так возьми и сам о нем позаботься.
МАРТИН. Нет, но… тебе разве не кажется, что… Мне по крайней мере кажется, что ему нужен соответствующий уход — его надо поместить туда, где будет время и возможность ему помочь, где специализируются на… вместо того, чтобы он просто слонялся из угла в угол…
МОД. Иногда он отлично себя чувствует, лучше, чем многие из нас.
МАРТИН. Да, да… Конечно… Возможно, так оно и есть.
МОД. Он, может, чувствует себя лучше, чем ты.
МАРТИН. Конечно… Возможно.
МОД. Раз уж на то пошло.
МАРТИН. М-м. Конечно.
МОД. Кто тут определяет, кто здоров, а кто болен? Кто это определяет?
МАРТИН. Нет… Только бы он…
РОГЕР (в настроении). А что, все педики — психи? I Слышь, Мохаммед… я к тебе обращаюсь… Слышь, все педики — психи? Все турки — педики?
МОХАММЕД. Что ты говоришь?
РОГЕР. Что я говорю? Я говорю, что все турки — педики. Они прирожденные педики, их мать родила через жопу, и они так впечатляются этой жопой, что потом, если только получается, они становятся педиками. Турок — педик. Турок — педик.
МОХАММЕД. я не турок.
РОГЕР. Зато ты педик. Турок иметь педики. Турок иметь доллар. Турок не иметь доллар. (Пауза.) Ты не педик? Ты же педик. (МОХАММЕД не отвечает.) Нет, я не понимаю, почему все турки говорят, что они не педики, они же спят с мужиками, они же спят с мужиками… значит, они педики, во всяком случае, так я это понимаю. (ТОМАСУ.) Круто немного их погнобить. Клево почувствовать свое превосходство над ними. Думаю, я — рожденный князь.
ТОМАС. А по-моему, ты мразь.
РОГЕР. Кто — я?
ЭРИКА (выходит из своей палаты, встречает СОФИЮ, которая только что говорила по телефону). Фу, мерзкие полотенца. От них несет чем-то кислым. Надо поговорить с уполномоченным по правам пациентов. (Останавливается перед СОФИЕЙ — та садится на стул.) Хочешь кофе? Принести тебе?
СОФИЯ. Нет. (Пауза.) Не хочу.
ЭРИКА. Как ты? Как себя чувствуешь? Все в порядке?
СОФИЯ. Я не пью кофе.
ЭРИКА. Ты расстроена?
СОФИЯ. Нет.
ЭРИКА. Ты ничем не расстроена? Точно?
СОФИЯ (нюхает свою руку). Ну вот, она опять плохо пахнет.
ЭРИКА. Да нет, это лекарство. (Нюхает себя.) От меня тоже пахнет.
СОФИЯ. Нет. София сгнила. Она лежала в воде.
ЭРИКА. Что-то случилось?
СОФИЯ. Нет, София лежала в воде… Там многие лежали в воде.
ЭРИКА. А кстати, нет, это не лекарство, это сама болезнь пахнет. Так и есть — она пахнет. Когда я заболела, все, кто со мной общались, говорили, что от меня как-то странно пахнет, я сама не чувствовала, наверное, какой-то особый аромат одиночества или страха. (Нюхает СОФИЮ.) От тебя тоже так пахнет. Это как духи какие-то… как «Джио», или что-то вроде того, никогда не буду ими пользоваться, потому что они пахнут так же, это чувства и мысли так пахнут. Это твоя душа так пахнет.
СОФИЯ. София ничего не чувствует, потому что она умерла. У нее нет души.
ЭРИКА. Что-то случилось?
СОФИЯ. Нет.
ЭРИКА. Да, тут вообще ничего не случается… Точно?
СОФИЯ. Да.
ЭРИКА. Хочешь послушать музыку?
СОФИЯ. Нет.
ЭРИКА. Давай чем-нибудь займемся. (Небольшая пауза.) Может, у тебя депрессия?
СОФИЯ. Нет.
ЭРИКА. А у меня — да. У меня сегодня депрессия.
СОФИЯ. Я думаю, что мне сделать, чтобы он был счастлив.
ЭРИКА. У меня депрессия оттого, что у меня депрессия. (Смеется.) Можем пойти завтра по магазинам, если хочешь. Можем пойти посмотреть какие-нибудь шмотки. Мне нужно все новое. Одежда для сумасшедшей.
МОД (в течение нескольких минут она сидела, сосредоточенно глядя в телевизор, который на протяжении всей пьесы оставался включенным, теперь громко смеется.) Они загипнотизировали этого парня, так что ему кажется, что он онанирует. Сам он об этом не знает. (Смеется). Он стоит и онанирует, правда в одежде. (Смеется.) Интересно, о чем он думает? Надеюсь, они вовремя остановятся. А то ему придется ехать домой переодеваться.
ЭРИКА. Ну давай — пойдем вместе. Тебе тоже нужна новая одежда. Тебе сразу станет лучше. Гораздо веселее это делать вдвоем. Можно отлично провести время. Можем пойти в «Соло», и в «НК», и в «Кукай». Это как раз мой стиль, тонкие ткани, хотя и дорого… И косметику. Мне косметика тоже нужна. А то у меня уже все протухло. А с тобой бывает, что ты пошла в ресторан и думаешь, выключила ли плиту, уходя из дому? Если торопилась, например. Со мной такое постоянно. Я постоянно думаю, выключила ли плиту, — а вдруг все взорвется. У меня дома газ.
МОД (снова смеется). Посмотрите на этих трех! Они думают, что едят яблоки, а это лук, репчатый лук, они едят сырой репчатый лук.
МАРТИН. Гадость какая.
МОД. Они думают, что это яблоки.
АНДЕРС. Это повтор.
МОД. Какая разница? Я в прошлый раз не видела я смотрю сейчас.
ЭРИКА (входит в холл). Господи, как я похудела, я так похудела, что влезаю в эти джинсы. А весной не влезала МОД. А теперь им сказали, что это лук, а не яблоки… Теперь им тошно, они все выплевывают.
БИРГИТ проходит мимо по коридору, направляется в туалет — она очень аккуратная, тихая, отрешенная.
ЭРИКА (МАРТИНУ). Ты читал «Химическую войну»? Это два журналиста с Би-би-си написали.
МОД. Мы сейчас смотрим это.
ЭРИКА. Подожди — они говорят, что СПИД появился в одной англо-американской генетической лаборатории на Гаити. Правда. Они проводили серьезные исследования в течение нескольких лет, проверили все факты. Очень убедительно.
ТОМАС. Это все устарело.
ЭРИКА. Все равно это может быть правдой.
РОГЕР. СПИД — от педиков, сперва от негров-педиков, потом от турок-педиков и обычных сраных педиков… спидоносцев и паразитов.
ТОМАС (МАРТИНУ). Что скажешь?
МАРТИН. Что я могу сказать… Ничего.
ТОМАС. Твое право.
РОГЕР. Про что — педик ли он? Он педик.
ТОМАС. Я не об этом.
ЭРИКА выходит.
РОГЕР. А я спрашивал об этом… А что нам остается думать? (МАРТИНУ.) Что нам думать?
МАРТИН. Можешь думать что хочешь. У нас демократия.
РОГЕР. Дерьмократия.
МАРТИН. Насколько это возможно.
ТОМАС. Пока что.
МАРТИН. Да.
ТОМАС. Некоторые более свободны, чем мы… им предоставляется полная свобода… Не нам, конечно, но, например, тем, кто сюда приезжает, хотя им тут нечего делать. Ну то есть если бы здесь была гражданская война, ты бы свалил в Боснию или в Турцию и потребовал социальной помощи, если бы загибался? Думаешь, тебя бы впустили в Боснию, или в Турцию, или в Ирак, если бы ты приехал и заявил: я беженец из Швеции, у меня нет работы, нет денег — или в Израиль — думаешь, евреи так бы прониклись, что сказали бы: да, пожалуйста, вот тебе деньги на еду, деньги на одежду, можешь жить тут в нашем самом первоклассном отеле за 2000 крон в сутки, и можешь ничего не делать…
РОГЕР. Во-во… Думаешь, в израильской школе тебя бы стали учить родному языку… и ты бы смог купить себе мерс?
ТОМАС. Ведь сюда не немцы и не англичане приезжают, с таким же социальным и культурным бэкграундом, как мы, а приезжают уроды, ненормальные уроды, которые ведут себя так, что это не вписывается ни в какие рамки, хотя говорить об этом запрещается, не то обвинят в расизме.
ЭРИКА (возвращается, неожиданно все сидят неподвижно — у нее в руках потертый плюшевый медвежонок, она стоит в дверях, на лице у нее какое-то необыкновенное выражение, она гладит своего медвежонка и внимательно смотрит на него). Я просто хочу проверить, такая мягкая шерстка, как раньше?
ТОМАС (смотрит на экран телевизора). А теперь сюда еще и эти кубинцы понаедут…
Свет быстро гаснет. В течение одной-двух минут на сцене темно.
Свет снова зажигается — так же быстро, как и погас. То же место, но некоторое время спустя. Вечер, время посещений кончилось. Мама РОГЕРА еще не ушла. Они сидят в курилке. РОГЕР нарочно не хочет оттуда уходить, чтобы ее помучить. Он курит нарочито медленно, выдыхая дым прямо ей в лицо. Она пытается отмахнуться.
