С п и к а. Искусство театра не может прийти в упадок. Мы — актеры — спасем театр. Наш Синдикат...
Б а л а н д а ш е к (обрывает ее). Да что может ваш Синдикат против организованной государством или тайным комитетом подрывной работы? Создавать — дело трудное. А организовать упадок — что может быть легче? Само существование есть перманентный упадок чего-то. Только вот никак не пойму — чего же именно. Легко только бредить à la Бергсон.
С п и к а. Оставь ты в покое философию. К утру я должна выучить все эту галиматью. Ох! Какая скука. (Читает совершенно монотонно.) «Я знаю, ты равен себе лишь в преодолении тяжести, небытие которой пронизано голосами призраков прошлого, убитых в закоулках трупно-бесстрастной ночи. Молчи! Ты узнаешь любовь жестокую, исполненную бессилия и упоительной боли. (Обольщает его.)» (Говорит.) О, ну и как же мне его обольщать? Покажи-ка, Баландашек.
В дверях бальной залы появляется госпожа С п л е н д о р е к.
Б а л а н д а ш е к (оборачиваясь). Все хорошо; иногда до того хорошо, что я прямо чувствую, как хорошо. Просто слезы на глаза наворачиваются от этого безличного блаженства, которым, кажется, напоено все вокруг. (Марианне.) Садись же, чудная моя, дражайшая кухарочка. (Спике.) Пересядь в кресло, позволь мне насладиться обществом нашего доброго духа, нашей несравненной госпожи Сплендорек.
Спика молча проходит направо и садится в кресло, наблюдая сцену между Баландашеком и Марианной.
М а р и а н н а (садясь на место Спики). Совсем я нынче забегалась. Но зато принесла: моркови, горошка — по два фунта, совершенно свежий огурчик, фунт сухариков для фарша. (Баландашек припадает к ее «лону».) И что важнее и лучше всего: изюм из Минданао — каждая ягодка с кулачок младенца.
Б а л а н д а ш е к (ластясь к ней, как котенок). О, до чего же чудесно ты пахнешь айвой, кухарочка. Любоваться на шедевры, висящие вперемешку на одной стене: Джорджоне рядом с Ван-Веем и Пикассо, чьи кубы ошалели от соседства с натуралистической водицей Таулова, — и предвкушать состряпанный тобою обед, вдыхая запах айвы, смешанный с ароматом «Шевалье д’Орсэ». О, как хорошо, как хорошо!
М а р и а н н а (слегка его отстраняя). А вот в городе говорят, что комитет по уничтожению нового искусства — знаете? — такое подразделение тайного правительства — приказал ставить комедии дель арте чистой формы во всех театрах, кроме самых дрянных балаганов.
С п и к а (с ужасом). Как это? Комедии дель арте? Как такое может быть? Я же завтра играю в пьесе «pure nonsense»[3] под названием «Независимость треугольников».
Б а л а н д а ш е к (не шевелясь). Ты отравишь мне вечер, Марианна! Помни: однажды отравленный вечер уже не вернуть. Лучше подай-ка те грибочки на капустном рассоле и раздавим-ка под это дело бутылочку вермута. Иногда я совершенно не верю в существование тайного правительства.
С п и к а (Баландашеку). Прекрати! (Марианне.) Продолжай. Для меня именно это — важнее всего. Мало им того абсурда, который и так есть. Они еще новые штучки выдумали!
М а р и а н н а. Na, hören Sie mal, Frau Gräfin[4]: актеров собираются выпускать на сцену абсолютно бесконтрольно. Кто в чем одет, будь ты трезв или пьян. А дальше уж вам самим комедии ломать — кому какая в голову взбредет: один то, другой сё — так и будете друг над дружкой измываться да куролесить до последнего издыхания. И это должно означать свободную Чистую Форму и заменить собой древние церемонии в честь Кибелы, Аттиса и Адониса, все те истории, о которых вы книжку написали, добрейший мой господин Баландашек.
Б а л а н д а ш е к (вскакивает). Нечего и говорить — вечер ты мне отравила, кухарочка! А ну давай те грибки — может, хоть они меня утешат. Ведь она-то теперь не оставит меня в покое.
Показывает на Спику.
С п и к а (вставая). Да тебе этого просто не понять. Вы, мужчины, способны играть в чем попало. Вам не надо себя отыгрывать. А я могу отыграть себя только в жестких рамках, когда режиссер меня держит, как собаку на поводке, когда я знаю, кого играю, черт возьми.
Б а л а н д а ш е к. Да уж, да уж. Вне рамок можешь отыграться и дома, устраивая сцены мне или Фите, а то и животным — Джоку и Бизе. Бедный Бизя до сих пор ходит с перевязанным хвостом.
С п и к а. Ты отвратителен. Ты совершенно не понимаешь меня как артистку. Ты — всего лишь эгоистичный, эстетствующий в художествах самец...
Б а л а н д а ш е к. Ну, довольно сцен! Бога ради, хватит! (Марианне.) Подавай грибки, кухарочка! Вот сюда. (Показывает направо.) Маленький столик, немножко грибков и бутылочку вермута. Только поживее. Может, оно еще вернется, это ощущение бесконечной доброты вселенной, эта иллюзия улыбки вечного довольства на лике самого бытия, в мягкой пропасти бесконечного блаженства.
М а р и а н н а. Ладно, ладно. Только не ссорьтесь, детки мои.
Выходит в правую дверь.
С п и к а. Каликст! Я тебя люблю. Надеюсь, ты мне веришь. Но иногда мне с тобой до того тоскливо, до того тоскливо, что хочется натворить что-нибудь ужасное или чтоб меня саму кто-нибудь замучил, только б избавиться от этой невыносимой тоски.
Б а л а н д а ш е к (хватаясь за голову). Довольно, умоляю! Сегодня — единственный милый вечер за последние месяцы. Было так славно, так хорошо! И ты обязательно хочешь мне все испортить.
С п и к а. Твоя изобразительная эстетика, Баландашек, сделала тебя бесчувственным. Иногда ты мне противен с этим своим вечным: «хорошо, хорошо, как хорошо». (Передразнивает.) Подумай, скольким людям на свете в эту минуту плохо. Подумай, сколько муки, страданий и мерзости во всем нашем якобы идеальном обществе.
Б а л а н д а ш е к (поучающе). Данное общество хорошо лишь постольку, поскольку, будучи его членом, ты не чувствуешь, что ты его член. Все равно что платье на женщине: когда хорошо сшито, женщина в нем — как голая. Такое платье, как твое, как все платья, придуманные мною для тебя — эти наряды, которые доводят публику до безумия. (Все более страстно.) Ты в них как голая — понимаешь? Сразу и голая, и одетая — ох! Что за извращенность! (Придвигается к ней; Спика отшатывается за столик, в узкий проход между ним и стеной.) Почему ты убегаешь, Спикуся? Единственная моя...
Последние слова произносит голосом, дрожащим от страсти.
С п и к а (говорит брезгливо, в напряжении опираясь о стену). Ты гнусный эротоман — в тебе нет ни капли чувства.
Б а л а н д а ш е к (не обращая внимания на ее слова). Но потом ты ведь будешь доброй ко мне, Спикуся? Помни, я не люблю никакого насилия. Будь добра, не убегай от меня. Завтра себя отыграешь в Чистой Форме, а сегодня побудь простой, доброй, домашней женщиной.
С п и к а (сжавшись, со слезами в голосе, едва владея собой). Тихо! Не доводи меня до безумия. (Баландашек, испуганный, ретируется на диван и садится, закрыв лицо руками. Спика, понемногу обмякнув, берет роль со стола и медленно выходит из-за него — из глубины сцены. Садится в кресло и нервно вчитывается в роль.) «Я знаю, ты равен себе лишь в преодолении тяжести, небытие которой пронизано голосами...»
Баландашек взрывается коротким смешком и вскакивает с дивана. Справа входит М а р и а н н а, в левой руке у нее столик, в правой — тарелка с грибами и вилки, под мышкой бутылка вермута.
Б а л а н д а ш е к. Нет, сегодня ничто не убьет во мне радость жизни. Все хорошо, и баста. Меня распирает ощущение дикого совершенства вселенной.
Марианна ставит столик, накрывает, подает рюмки.
С п и к а (угрюмо). У меня ужасные предчувствия...
Б а л а н д а ш е к (прерывает ее). Скажи лучше, когда у тебя их не было? И оправдалось ли хоть одно из них? Предчувствиями ты защищаешься от несчастий, которых никогда не будет. Так ты отравляешь жизнь и мне, и себе.
С п и к а. Довольно, ах, довольно! Не гневи судьбу!
Сжимает кулаки.
М а р и а н н а. Все готово. Успокойтесь, поешьте грибочков. Если чего не хватит — пожалуйста, не смущайтесь, тут же меня зовите.
Выходит. Спика и Баландашек садятся в кресла в профиль к залу: Баландашек слева, Спика справа. Баландашек пьёт, восхищенно поглядывая на Спику.
С п и к а (ест грибки). Думаешь, приятно получать анонимки, в которых — хочешь не хочешь, а найдешь слова правды (достает из-за корсажа бумагу и читает):
Под крылом искусств изящных
Приголубил Баландашек
Спику Тремендозу.
И хоть был он скот ужасный,
Ей давал такие яства,
Что жрала — мимоза.
И хоть все в ней бунтовало,
Когда кнедлики жевала —
Не любила шика.
Без измены, без позора
(И без повода для ссоры)
На тот свет — поди-ка! —
Улизнула Спика.
Б а л а н д а ш е к (кладет себе грибков). Замысел никудышный, а исполнение того хуже. Вкратце так: я — скотина, а ты мне просто-напросто угрожаешь самоубийством.
