Ежи Гротовский Виткевича не ставил, но, отвечая на вопрос журналиста, чей портрет он повесил бы у себя в кабинете, назвал «ради предостережения и памяти» четверых «мучеников театра»: Мейерхольда, Арто, Станиславского и Виткевича, «который отнял у себя жизнь, поскольку не мог вынести мысли об обществе, достаточно здоровом для того, чтоб ему оказалась чуждой... потребность в более высоких и сложных формах психической жизни». Гротовский, по его словам, именно от Виткевича научился тому, что театр может быть религией без религии; он признал Виткевича предтечей своей концепции театра.
Работа этого художника оказалась уникальной по значению для искусства его страны. Справедливо видя в Виткевиче фигуру, соразмерную крупнейшим деятелям мирового искусства, польский центр Международного института театра присуждает премию его имени. Для польской литературы гротеска Виткаций — признанный мэтр. С его именем эта традиция связана настолько тесно, что влияние писателя почти автоматически усматривается во всех позднейших явлениях. Драматургам иной раз приходилось даже отнекиваться, отрицая инерцию преемственности (нечто в этом роде произносили и Гомбрович, и Галчинский, и Ружевич, и Мрожек).
Театральные «диверсии» Виткация не эпатажны. В них нет рыночной дешевки. Они продиктованы неугомонной совестью, неуемной пытливостью ума. Неутолимой жаждой настоящего. Ему было что сказать, поэтому с его именем считаются, а пьесы ставят во всем мире. Виткевич заговорил на двух десятках языков, на ряде из них его драматургия и проза представлены почти исчерпывающе полно. В России он еще почти неизвестен. Его книга издана лишь однажды, сценическая история едва началась. А значит — всё впереди. Время «диверсий» против убожества буден и нищеты здравого смысла не пройдет никогда. Чем дальше в будущее, чем яснее неизбывность беды людской и неисчерпаемость форм абсурда, тем более ценен тот экстракт мужества и сопротивления, который добыт Виткацием.
Андрей Базилевский
Драма в двух с половиной действиях
Г о с п о д и н К а л и к с т Б а л а н д а ш е к — весьма интересный темный блондин. Невысокий, худощавый, 36 лет. В полудействии, в начале пьесы, одет в темную пиджачную пару. В I действии — в жакете, во II — во фраке. Очень богат, так называемый знаток «изобразительных искусств». Вообще-то застенчив, но бывают с ним приступы поистине козлиного упрямства. Бритый; проборчик посредине.
Г р а ф и н я С п и к а Т р е м е н д о з а — актриса. Живет себе с Баландашеком, собирается за него замуж. Ведет бракоразводный процесс со своим мужем графом Тремендозой, которого уже много лет в глаза не видела. Светлая блондинка с высокой прической, с двух сторон локоны. Глаза выцветшие, немного навыкате. На всем лице печать скрытого страдания. Очень красива. 28 лет.
М а р и а н н а С п л е н д о р е к — кухарка. Вполне прилично одета во все фиолетовое, волосы каштановые. Очень хороша собой, 39 лет. Черный кружевной платочек, который госпожа Сплендорек то повязывает на голову, то снимает.
Ф и т я — прислуга. Хорошенькая девочка-подросток, 18 лет. Одета в черное. С белым фартучком.
Д и р е к т о р т е а т р а ( Г а м р а ц и й В и г о р ) — господин во фраке с накинутой на плечи роскошной шубой. Гривастый блондин с того же цвета бородой, подрезанной снизу по прямой линии. Джентльмен высшей пробы.
Двое Л а к е е в — во фраках. Разносят прохладительные и тонизирующие напитки во II действии.
Теперь «о н и»:
М е л ь х и о р А б л о п у т о — полковник, 55 лет. Пышные, с проседью, усы, черная седоватая шевелюра. В I действия — im Zivil[2]. Редингот табачного цвета. Брюки в мелкую клетку (пепита). Лаковые туфли. Белый широкий галстук из тонкой ткани. Нос приплюснут. Милейший человек: готов ради вас на всё. Во II действии — в полной униформе красных гусар президентской гвардии: алый мундир, обшитый золотым галуном, белые рейтузы, лакированные сапоги со шпорами. В руке черный меховой кивер с белым султаном. Говорит густым усато-бородатым голосом, хотя у него только усы, а никакой бороды нет. Акцент восточного пограничья.
Г л и н т в у с ь К р о т о в и ч к а — поручик жандармерии. Милый мальчик 28 лет. Довольно деликатный блондинчик. Чрезвычайно вежлив, но под этим прячет несгибаемый характер и стальную волю. В I действии im Zivil. Во II — в мундире, описанном ниже.
П р о т р у д а Б а л л а ф р е с к о — дама 68 лет. Матронистая лягушенция. Жабообразная, седовласая. Во II действии одета в черно-фиолетовое декольтированное платье, в I — в такое же, но без декольте. Говорит властно. Жена лидера партии Автоматистов.
Г а л л ю ц и н а Б л я й х е р т — худенькая старушка 66 лет. Высокая, говорит негромко, но убедительно. Жена президента. Страшнейшая из его галлюцинаций.
С о л о м о н П р а н г е р — финансист. Коренастая скотина с квадратными плечами. Неслыханный деспот. 46 лет. Шатен. Прическа ежиком, коротко стриженные усы. Светло-серый костюм и желтые американские штиблеты в I действии, фрак во II.
Р о з и к а П р а н г е р — его супруга. Брюнетка румынского типа. Бывшая шансонетка, 22 года. Миловидная и соблазнительная кокетка высшей марки. В I действии одета в черное с красным, во II — на ней красное бальное платье и соответствующие аксессуары.
Т р о е С е к р е т а р е й:
а) Г р а ф М а ч е й Х р а п о с к ш е ц к и й — брюнет с усиками,
б) Б а р о н Р у п р е х т Б е р е н к л о т ц — бритый блондин,
в) М а р к и з Ф и б р о м а д а М и о м а — брюнет с бородкой клинышком.
Молодые люди, изящные во всех смыслах. Одеты в I действии в жакеты, во II — во фраки.
С е р а с к е р Б а н г а Т е ф у а н — основатель новой религии Абсолютного Автоматизма. Большой друг полковника Аблопуто. Одет: в I действии и полудействии — в широкие шаровары и желтую рубаху, подпоясанную красным кушаком с кистями. На ногах лапти. За поясом ятаган. Во II действии во фраке. Гигантская черная куафюра. Орлиный нос и черные усы. Худой, высокий. Лицо черное от застрявших в нем крупинок пороха. Враг искусства.
Ж а н д а р м ы — одеты как Кротовичка во II действии, т. е. в черные мундиры и черные же рейтузы с зелеными лампасами. На головах стальные шлемы. Их по меньшей мере человек восемь. Карабины с примкнутыми штыками.
Т р и п р е л е с т н ы х Д а м ы — в бальных платьях, на балу у Баландашека. Первая: зеленое платье. Вторая: сине-фиолетовое. Третья: розовое.
Сцена представляет гостиную на вилле Баландашека, в каких-нибудь пяти километрах от центра столицы. В глубине, чуть справа, дверь в бальную залу, занавешенная голубой портьерой. Слева от двери мебельной гарнитур времен Людовика XIV: стол, диван и кресла. Темно-вишневая обивка. Направо и налево двери, также занавешенные голубыми портьерами. Чуть левее, ближе к зрительному залу, наискосок — голубое канапе изголовьем налево, ногами к авансцене. У левой двери, ближе к зрителям, какая-то штуковина, заставленная безделушками. Между нею и дверью — окно. Справа стол и три беспорядочно стоящих кресла. На полу ковер — темно-красный с голубым. На стенах картины: прямо — большое полотно с обнаженными фигурами (копия какого-то старого мастера). Левее — футуристская и кубистская «мазня». На левой стене китайский портрет и японские гравюры, на правой — огромная кубистическая композиция Пикассо. Вечер. Сверху льется мягкий молочно-опаловый свет. Портьера на двери полуоткрыта. В проеме видна мрачная глубина бальной залы. На диване сидит господин Б а л а н д а ш е к. По левую руку от него сидит С п и к а, держа в руке роль. Она одета в жемчужно-серое платье с чем-то оранжево-красным.
С п и к а (перелистывая роль). Спятил он, что ли, этот директор театра? Тут ведь нет абсолютно никакого смысла. Он говорит мне — ты только послушай, Каликст: «Дендриты жизни уносят мой дух в беспредельность вечного стыда перед самим собой. Неужели я нужен тебе таким?» А я ему на это: «Я знаю, ты равен себе лишь в преодолении тяжести, небытие которой пронизано голосами...»
Фразы в кавычках, цитируемые из роли, произносит, занудно растягивая.
Б а л а н д а ш е к. Знаю, знаю! Мы уж столько раз говорили об этом. Чистая Форма в театре! Новый блеф ненасытных оборванцев демократизированного, опустившегося искусства. На самом деле этому никогда не бывать, все неизбежно кончится полным крахом. Сон — событие чисто индивидуальное, коллективных сновидений на сцене не создать никому. Они там, в своем тайном комитете пропаганды упадка искусства, знают это — если, конечно, такой комитет существует, в чем я сильно сомневаюсь — и потому так упорно поддерживают этот блеф. Если все это правда, то твой директор — просто наемный убийца и ничего более.
