НАДЯ. «Капитан третьего ранга Стороженко Михаил Иванович. Воинская часть…» Верно! А мне дали вводную, что тут база наркодилеров.
МИХАИЛ. И какую задачу поставили?
НАДЯ. Зачистить, а чемоданчик с героином забрать.
ЭДИК. Как зачистить?
НАДЯ. Как… как ты тараканов.
ЭДИК. Но мы же не тараканы!
СОНЯ. Ты уверен?
МИХАИЛ. Кто приказал?
НАДЯ. Генерал Строев.
МИХАИЛ. Так и знал. Сволочь! (Жене.) А ты, дура: «Канары!» Канарейка!
Загорается экран, на котором возникает генерал Строев.
СТРОЕВ. Да, приказал. И почему сразу — сволочь? Сами виноваты. А ты, лейтенант, в чем дело? Надо было стрелять прямо из люльки. Я дал четкие инструкции.
НАДЯ. В квартире задымление. Боялась снять не того…
СТРОЕВ. Ты плохо слышишь, лейтенант? Я же сказал: в случае трудностей с идентификацией нейтрализовать всех находящихся в помещении.
НАДЯ. И этих?
СТРОЕВ. Всех.
ЭДИК. И меня?
СТРОЕВ. Всех.
ЭДИК. Но я ее муж.
НАДЯ. Я с тобой развожусь.
СТРОЕВ. Правильно, «вдова» звучит лучше, чем «разведенная». Работайте!
МИХАИЛ. А шума не боитесь?
СТРОЕВ. Нет. Винтовка с новейшим глушителем. Стреляет — как шепчет.
МИХАИЛ. Я про другое. Расстрел семьи офицера охраны президента. Шум в прессе. Журналистские расследования…
СТРОЕВ. Майор, что за кадетская наивность? Пресса — как дрессированная собака: приносит в зубах только то, что ей бросили. Ну, взорвется в квартире газ. Бывает. Лейтенант, после зачистки чемоданчик отдадите мне. Работайте!
НАДЯ (показывает на мужа). А с ним-то что делать?
СТРОЕВ. На ваше усмотрение.
Отключается. Все молча глядят на потемневший экран.
НАДЯ (толкая мужа винтовкой). Догулялся?
ЭДИК. Надюша, я буду верен тебе, как пес!
НАДЯ. Как кобель… Я же предупреждала: поймаю — убью!
МИХАИЛ. И ты тоже?
ЭДИК. Наденька, клянусь, я морил здесь тараканов. Я тебя люблю!
НАДЯ (мужу). Голым травил?
СОНЯ. Это я предложила Эдуарду Семеновичу после работы воспользоваться нашим душем.
МИХАИЛ. И моим полотенцем?
НАДЯ. Вы им верите?
МИХАИЛ. Что я, контуженый!
СОНЯ. Ну почему вы такие недоверчивые? Он мне совершенно не нравится. У него… зубов не хватает!
НАДЯ (мужу). Не стыдно? Уже и посторонние замечают. Говорила: сходи к дантисту! (Соне.) А вас никто не заставлял к чужому мужу в рот заглядывать.
ЭДИК. Наденька, это очень дорого! У них пломбы, наверное, из платины. А эти страшные бормашины! Зачем меня бурить? Разве я нефтяная скважина? Еще подсовывают договор.
НАДЯ. Сейчас везде договоры. И я подписала, когда сюда шла. Иначе бухгалтерия не пропустит.
ЭДИК. Ты почитай этот договор. Они не несут никакой ответственности, даже если я умру в кресле от болевого шока.
МИХАИЛ. Врачи и власть у нас никогда ни в чем не виноваты. (Наде.) Как ты живешь с этим занудой?
НАДЯ (мечтательно). Раньше он таким не был. Мы познакомились, когда я еще на лыжах бегала. Парни в команде хорошие, но скучные. Поговорить не о чем. Ну я в тренера и влюбилась… женатого.
СОНЯ. Самые лучшие мужики, наверное, рождаются женатыми.
МИХАИЛ. Не перебивай! Человек жизнь рассказывает.
НАДЯ. Я с тренировки возвращалась. Он подошел: «Вы Маргарита!» Я говорю: «Меня Надей зовут». А Эдик: «Не спорьте! Я ставлю Булгакова. У меня гениальный замысел: у Мастера будет семь Маргарит!»
МИХАИЛ. Гарем, что ли?
ЭДИК. Почему сразу гарем? Это метафора неисчерпаемости эроса, символ мятущегося мужского начала, когда одну женщину можно, словно луч света, разложить на семь цветов, как радугу…
МИХАИЛ. Вот и раскладывал бы лучи, а не чужих жен.
НАДЯ. …Эдик предложил мне стать одной из Маргарит.
СОНЯ. Как обычно. Неужели согласилась?
НАДЯ. А вы бы отказались? Но спектакль он так и не поставил. Вообще-то меня тренер замуж звал, обещал развестись, но я не хотела разрушать семью. Сама без отца выросла. А Эдик так красиво про театр рассказывал! Сначала все хорошо было. Я выиграла чемпионат Европы, но сломала ногу и перешла на тренерскую. Эдик нашел спонсора и открыл в подвале театр «Экскрим».
СОНЯ. Значит, не врал про театр?
ЭДИК. Я не вру никогда. Без необходимости.
НАДЯ. Но зрители к нам мало ходили…
СОНЯ. Почему?
НАДЯ. Ну, как сказать… Не всем нравится, когда со сцены матерятся.
ЭДИК. Не матерятся, а используют экспрессивную лексику.
МИХАИЛ. Минуточку, значит, если ты в трамвае материшься, тебя повяжут, а если со сцены…
ЭДИК. Конечно! Ведь в трамвае вы ругаетесь из хулиганских побуждений, а со сцены из художественных.
НАДЯ. Потом вышел закон… ну, в общем, запретили со сцены ругаться. И наш театр закрылся.
МИХАИЛ. Ну, ставил бы дальше чего-нибудь без мата.
ЭДИК. Я не работаю в условиях вербальной неволи!
СОНЯ. Значит, все-таки врал! А как ты в «Доброморе» оказался?
ЭДИК. Изучаю бездны бытия.
НАДЯ. Не ври! Это тренер организовал «Добромор». У него жена — химичка. Я попросила за Эдика. Не отказал. Все-таки мой первый мужчина.
ЭДИК. Наденька, не впутывай меня в свой половой анамнез! Мне будет тяжело с этим жить.
МИХАИЛ. Она сейчас тебе дырку в башке сделает — сразу полегчает. (Наде.) А ты-то сама в «Россомон» как попала?
НАДЯ. Набирали снайперов из биатлонистов для горячих точек. Решила заработать. Эдик у меня хорошо кушает. Да и ребеночек наконец-то наметился. Вот я перед декретом и поехала в командировку. Выследили, поймали, надругались, а пристрелить не успели, наши отбили. Потом четыре операции. Детей у меня не будет. Никогда. А из «Россомона» меня комиссовали.
МИХАИЛ. И тебя комиссовали? Вот суки!
ЭДИК. Боже, Надя, почему ты скрывала? Я думал, ты на сборы ездишь.
НАДЯ. Зачем тебе-то знать? Вы, режиссеры, такие впечатлительные, нервные. (Михаилу.) У вас есть дети?
МИХАИЛ. Лучше бы не было.
НАДЯ. Не гневите бога! Я бы за ребенка все отдала… за мальчика, блондина с голубыми глазами.
ЭДИК. От меня? Блондина? Мечтательница ты моя! Прости, Наденька, прости…
МИХАИЛ. Погоди, лейтенант, что-то тут не так. Если тебя из «Россомона» комиссовали, как ты здесь-то оказалась?
НАДЯ. Сама удивляюсь. Позвонил генерал Строев, сказал, есть одноразовое задание — зачистить наркодилеров. Обещал хорошо заплатить. Я согласилась. Эдик в «Доброморе» едва держится. Тренер говорит, таких работничков самих травить дустом надо.
МИХАИЛ. Странно. Почему он именно тебе предложил?
НАДЯ. Не знаю.
МИХАИЛ. Я, кажется, понял. Ты зачистишь нас, а они — тебя.
НАДЯ. Нет!
СОНЯ. Похоже на правду.
МИХАИЛ. В списках не значишься. От тебя легче избавиться. Концы в воду!
ЭДИК. Я всегда знал, что мы живем в антинародном государстве.
НАДЯ. Ну почему, почему?! Я честно выполняла приказы, пострадала. А теперь от меня хотят избавиться. За что?
СОНЯ. У каждого насекомого свой «Добромор».
НАДЯ. Человек — не насекомое.
Надя отшвыривает винтовку, садится, закрывает лицо и плачет.
МИХАИЛ. Я тоже раньше так думал. Хочешь отомстить?
НАДЯ. Хочу. Сволочи!
МИХАИЛ. Нет проблемы. (Открывает чемоданчик.) Прошу!
НАДЯ. Что это?
МИХАИЛ. Нажимай, не бойся! Это ядерный чемоданчик.
Надя с ужасом осматривает чемоданчик.
НАДЯ. Тот самый? А говорили, наркотики, героин…
МИХАИЛ. Это гораздо лучше. Можно стать Богом. На миг. Он создал мир, а ты уничтожишь. Подумай, лейтенант!
ЭДИК (Соне). У твоего мужа оригинальное мышление, почти режиссерское.
СОНЯ. Да? Я как-то раньше не замечала.
НАДЯ. Откуда у вас чемоданчик?
МИХАИЛ. Таскал за президентом. А потом себе забрал.
НАДЯ. Тоже хочешь отомстить?
МИХАИЛ. Да! Присоединяйся! Вместе веселее…
ЭДИК. А мне можно примкнуть?
МИХАИЛ. Кому мстить будешь?
ЭДИК. Человечеству и тренеру.
МИХАИЛ. Попробуй, если ты и в самом деле Супер-штейн!
ЭДИК. Да, да, да! Я ненавижу мир, который не понимает, что в театре можно абсолютно все, что лучший спектакль — это пустая сцена, не оскверненная пошлой декорацией, что только уничтожая искусство, мы возрождаем его для новых смыслов, что, сквернословя, мы очищаем душу от мерзости животного низа, что, богохульствуя, мы приобщаемся к трепету чистой веры!
МИХАИЛ. Непонятно, но убедительно.
ЭДИК. Куда нажимать?
МИХАИЛ. Сюда.
СОНЯ. Стой! Ты что делаешь! А как же Федя? Он никогда не вырастет, не выучится, не выберет профессию, не влюбится, не женится, не родит детей…
МИХАИЛ (ерничая). Не выстроит дом, не посадит дерево. Я выстроил. И что? Зато Федю не вышвырнут с работы, не ограбит банк «Щедрость», его сын не воткнет саморез в задницу учительнице и не предаст отца. И он, Федя, придя домой, не обнаружит свою жену с голым матерщинником…
