(Очень сильно волнуясь.) Дело в том…
КУЗНЕЦОВ:
Валяй.
ТАУБЕНДОРФ:
Алеша, умоляю тебя, я хочу с тобой! Слышишь, я хочу с тобой!{12} Тут я пропаду…
За сценой жужжанье юпитеров, затем голос Помощника режиссера в рупор.
ГОЛОС В РУПОР ЗА СЦЕНОЙ:
Господа, вы в России! На площади! Идет восстание! Группа первая машет флагами! Группа вторая бежит от баррикады налево! Группа третья двигается вперед!
КУЗНЕЦОВ:
Ты мне, брат, надоел. Я тебе уже все сказал.
ТАУБЕНДОРФ:
Я не смею спорить с тобой. Ты как, уходишь сейчас? Я тебя еще увижу?
ГОЛОС В РУПОР ЗА СЦЕНОЙ:
Ахтунг![14]
КУЗНЕЦОВ:
Нет, не думаю. Эти последние несколько дней у меня будет мало досуга. К Ольге Павловне зайду ненадолго сегодня, а потом уже только в субботу перед отъездом. Я хотел тебя еще спросить: ты что — будешь продолжать служить в кабаке?
ТАУБЕНДОРФ:
Да нет. Он завтра закрывается. И съемка сегодня тоже последняя. Я уж что-нибудь найду.
КУЗНЕЦОВ:
Ну-с, по-немецки — орех, по-гречески — надежда{13}, — давай простимся. (Целуются.)
ТАУБЕНДОРФ:
Храни тебя Господь…
Когда Таубендорф уходит из двери{14}, Кузнецов выхватывает браунинг и целится в него{15}.
КУЗНЕЦОВ:
Стой!
ТАУБЕНДОРФ:
Алеша, ведь могут увидеть. (Уходит.)
КУЗНЕЦОВ:
Молодец… Не дрогнул… А ты, господин хороший, не подведи. (Обращается к револьверу, целится в публику.) Если что придется — не подведи. Детище мое, пистолетище… (Кладет его обратно в карман.)
Пробегает рабочий, уносит карту и балалайку. Кузнецов смотрит на часы. За сценой жужжанье ламп. Быстро входит Марианна. Скидывает папаху, встряхивает волосами.
КУЗНЕЦОВ:
Марианна Сергеевна, я, к сожалению, должен уходить.
МАРИАННА:
Алек!
КУЗНЕЦОВ:
Вы что, уже отыграли свою роль?
МАРИАННА:
Нет-нет… Я только сейчас начну. У меня сцена с героем. Но не в этом дело. Алек, ты все-таки решил в субботу ехать? Кузнецов. Да.
МАРИАННА:
Я не могу этому поверить. Я не могу поверить, что ты меня оставишь. Слушай, Алек, слушай… Я брошу сцену. Я забуду свой талант. Я уеду с тобой. Увези меня куда-нибудь. Будем жить где-нибудь на юге, в Ницце… Твои глупые коммерческие дела подождут. Со мной происходит что-то ужасное. Я уже заказала платья, светлые, чудные, для юга… Я думала… Нет, ведь ты не уедешь от меня! Я буду тебя ласкать. Ты ведь знаешь, как я умею ласкать. У нас будет вилла, полная цветов. Мы будем так счастливы… Ты увидишь…
ГОЛОС В РУПОР ЗА СЦЕНОЙ:
Все назад, все назад! Ни к черту не годится! Слушать: когда я скажу «раз!», группа первая поднимается. Когда скажу «два!», группа вторая бежит влево. Смирно! Ахтунг!
КУЗНЕЦОВ:
Мне было приятно с вами. Но теперь я уезжаю.
МАРИАННА:
Алек, да что ж это такое!
ГОЛОС В РУПОР ЗА СЦЕНОЙ:
Раз!
КУЗНЕЦОВ:
Я, кажется, никогда не давал вам повода думать, что наша связь может быть долгой. Я очень занятой человек. По правде сказать, у меня нет даже времени говорить, что я занятой человек.
МАРИАННА:
Ах, ты, значит, вот как…
КУЗНЕЦОВ:
Полагаю, что вы понимаете меня. Я не ваш первый любовник и не последний. Мелькнули ваши ноги, мне было с вами приятно, а ведь больше ничего и не требовалось.
МАРИАННА:
Ты, значит, вот как… Так позволь и мне сказать. С моей стороны это все было комедией. Я только играла роль. Ты мне только противен. Я сама бросаю тебя, а не ты меня. И вот еще… Я знаю, ты большевик, чекист, Бог знает что… Ты мне гадок!
ГОЛОС В РУПОР ЗА СЦЕНОЙ:
Два!
МАРИАННА:
Ты — большевик! Уходи. Не смей ко мне возвращаться. Не смей мне писать. Нет, все равно, я знаю, ты напишешь… Но я буду рвать твои письма.
ГОЛОС В РУПОР ЗА СЦЕНОЙ:
Три!
КУЗНЕЦОВ:
Да нет же, Марианна Сергеевна, я писать не собираюсь. И вообще вы сейчас только задерживаете меня. Мне пора.
МАРИАННА:
Ты понимаешь, ты больше никогда меня не увидишь?
КУЗНЕЦОВ:
Ну да, ну да, охота вам все повторять то же самое. Проститесь со мной.
МАРИАННА:
(Отвернулась.) Нет.
Кузнецов кланяется, не спеша уходит направо. Навстречу рабочие несут знамена, связку ружей. Он замедлил шаг, глядя на них с беглой улыбкой. Затем уходит. Марианна осталась стоять у декорации налево.
ГОЛОС В РУПОР ЗА СЦЕНОЙ:
Назад. Все назад! Никуда не годится! Господа, последний раз прошу слушать: группа первая…
Занавес
Комната Ошивенских. Налево дверь в прихожую, в задней стене дверь поменьше, в соседнюю комнату, справа окно во двор. У задней стены слева от двери голый металлический костяк двуспальной кровати с обнаженными пружинами; рядом ночной столик (прислоненный к стене, очевидно из-за того, что одна ножка отшиблась) с широко открытой дверцей; перед кроватью коврик лежит криво и один угол загнулся. Справа от двери несколько чемоданов (один открыт), русский баул со скрепами, корзина, продавленная картонка, большой тюк. Пол около чемоданов испещрен белыми и коричневыми лоскутами бумаги; голый стол отодвинулся к окну, а мусорная корзина осталась там, где он стоял раньше (посредине комнаты) и, лежа на боку, извергает всякую дрянь. Стулья стоят как попало, один приставлен к шкапу (у задней стены, справа от двери), с верхушки которого, видимо, кое-что поснимали, так как с края свесился цельный газетный лист. Стены комнаты в подозрительных потеках и чудовищная люстра, свисающая с потолка (баварское изделье: Гретхен с дельфиновым хвостом, от которого исходят, загибаясь вверх, оленьи рога, увенчанные лампочками), укоризненно глядит на пыль, на нелепое положение стульев, на чемоданы переезжающих жильцов.
ОШИВЕНСКИЙ:
(Кончая укладывать чемодан.) Труха…
ОШИВЕНСКАЯ:
Хорошо бы еще веревочку…
ОШИВЕНСКИЙ:
Нету больше веревок. Труха.
ОШИВЕНСКАЯ:
И куда это мы теперь денемся? Господи ты Боже мой…
ОШИВЕНСКИЙ:
Прямо в царство небесное переедем. Там, по крайней мере, не нужно платить вперед за квартиру.
ОШИВЕНСКАЯ:
Страм, Витя, говорить так. Стыд и страм. Помоги-ка этот сундучок запереть.
ОШИВЕНСКИЙ:
Эх, грехи наши тяжкие… Нет уж, довольно!
ОШИВЕНСКАЯ:
Только ты, Витя, будь осторожен, когда станешь говорить-то с ним… Сундучок можно пока к стенке.
ОШИВЕНСКИЙ:
К стенке… К стенке… Нет уж, довольно, натерпелись. Все лучше. И за стенку спасибо.
ОШИВЕНСКАЯ:
Ты его так, больше расспрашивай — что, мол, как, мол…
ОШИВЕНСКИЙ:
И чести не жалко. Довольно. О чем ревешь-то?
ОШИВЕНСКАЯ:
Васиной могилки все равно не найдем. Нет могилки. Хоть всю Россию обшарь…
ОШИВЕНСКИЙ:
Ты лучше посылочку приготовь. Черт побрал бы эти газеты — так и шуршат под ногами… Я и сам сейчас зареву. Брось, Женя…
ОШИВЕНСКАЯ:
Не верю я ему. Такой и украсть может.
ОШИВЕНСКИЙ:
(Сел у стола.) Чепуху мелешь; не в том дело. И зачем халву посылаешь, — тоже неизвестно.
ОШИВЕНСКАЯ:
Да халва это так. Главное, чтобы материю довез…
ОШИВЕНСКИЙ:
А вот где денег взять, чтобы с хозяйкой разделаться, — ты вот что скажи мне! (На слове «денег» сильно бьет ладонью по столу.) Крик ее попуга<и>чий так мне все и слышится…
ОШИВЕНСКАЯ:
Еще бы веревочку…
Стук в дверь, входит Марианна. Она в скромном темном костюме, словно в трауре.
ОШИВЕНСКИЙ:
(Без энтузиазма.) А, добро пожаловать…
МАРИАННА:
Простите… вы укладываетесь… я вам помешаю…
ОШИВЕНСКАЯ:
Входите, голубушка, ничего — мы уже кончили.
МАРИАННА:
Да… Если можно…
ОШИВЕНСКИЙ:
Погребок-то мой помните? А? Хороший был погребок, а? Проходящие ноги, а? Вот и допрыгались. Четвертым классом к праотцам.
ОШИВЕНСКАЯ:
Бледная вы какая. Голубушка, да что с вами? Лица на вас нет.
МАРИАННА:
Ах, не надо так на меня смотреть. Пожалуйста, не надо.
ОШИВЕНСКИЙ:
(Встает.) Ну, Женя, благослови. Пойду с хозяйкой разговоры разговари<ва>ть. Может быть сжалится.
