Фрекен. Пустите меня! Уж этак-то вы меня не завоюете!
Жан. Но как же? Не этак! Не лаской, не красивыми словами. Не заботой о будущем, спасеньем от позора! Как же?
Фрекен (воспрянув). Бежать? Да, бежим! Но я так устала! Дайте мне стакан вина!
Жан наливает вино. Она смотрит на часики.
Но прежде поговорим; у нас есть еще немного времени. (Выпивает вино; снова протягивает ему стакан.)
Жан. Нельзя так много пить, напьетесь пьяная!
Фрекен. Ну и что же?
Жан. И что же? Это плебейство – напиваться! Так о чем вы хотели поговорить?
Фрекен. Бежать! Бежать! Но сначала нам нужно поговорить, то есть это я буду говорить, вы уже достаточно наговорили. Всю свою жизнь рассказали, ну а теперь я расскажу вам свою, нам нужно хорошенько друг друга узнать, прежде чем вместе пускаться в странствие.
Жан. Минуточку! Простите! Подумайте, как бы вам потом не раскаяться, что выдали тайны вашей жизни!
Фрекен. Разве вы не друг мне?
Жан. В некотором роде! Но не следует вам на меня полагаться.
Фрекен. Это вы только так говорите. Да и к тому же – тайны мои ни для кого не секрет. Знаете ли – мать моя не из дворян, она из совсем простой семьи. Она воспитывалась в духе своего времени, была напичкана идеями о равенстве, свободе женщины и тому подобном и питала просто отвращение к браку. И когда отец посватался к ней, она ответила, что никогда не выйдет за него замуж, но согласна стать его любовницей. Он возражал, что не хочет, чтобы любимая им женщина пользовалась меньшим уважением, чем он сам. Она объясняла, что не дорожит уважением света, и под влиянием страсти он принял ее условия. Но он лишился привычных своих знакомств, вынужден был ограничить жизнь домашним кругом и стал томиться. Я появилась на свет, насколько могу понять, вопреки воле матери. И вот она принялась меня воспитывать как дитя природы, да вдобавок учила еще всему тому, чему учат мальчиков, чтобы на моем примере, значит, доказать, что женщина не хуже мужчин. Меня одевали как мальчика, учили ходить за лошадьми и близко не подпускали к скотному; я чистила лошадей, запрягала, я ездила на охоту, занималась земледелием, даже скот забивала – какая мерзость! И вообще, у нас мужчины делали женскую работу, а женщины – мужскую, и скоро имение наше начало разоряться, а вся округа смеялась над нами. В конце концов отец прозрел и восстал, и все переменилось по его воле. Родители потихоньку обвенчались. Мать заболела – что это за болезнь, не знаю, но у нее часто бывали судороги, она пряталась на чердаке, в саду, иногда по целым ночам там оставалась. И тогда-то случился пожар, про который вы слышали. Дом сгорел, конюшни, скотный, и обстоятельства наводили на мысль о поджоге, потому что несчастье произошло на следующий же день после того, как вышел срок квартальному платежу по страховке, а взнос, посланный отцом, задержался по нерадивости посыльного. (Наполняет стакан и пьет.)
Жан. Больше не пейте!
Фрекен. Ах, да не все ль равно! Мы всего лишились, мы ночевали в каретах. Отец не знал, где раздобыть денег, чтобы отстроить дом, ведь он раззнакомился со старыми друзьями, и они забыли его. И тут мать дает ему совет взять взаймы у одного ее друга юности, хозяина кирпичной фабрики, тут неподалеку. Отец берет взаймы, и, к его великому изумлению, с него не требуют никаких процентов. Так и отстроили дом! (Снова пьет.) А знаете, кто поджег?
Жан. Госпожа матушка ваша!
Фрекен. А знаете, кто был хозяин кирпичной фабрики?
Жан. Любовник вашей матушки?
Фрекен. А знаете, чьи были деньги?
Жан. Постойте-ка… Нет, не знаю.
Фрекен. Моей матери!
Жан. Стало быть, и графа, ведь так по брачному договору?
Фрекен. Брачного договора нет никакого. У матери было свое небольшое состояние, она не хотела, чтоб отец наложил на него руку, и потому отдала… другу.
Жан. Который все и слямзил!
Фрекен. Совершенно справедливо! Он оставил деньги себе! И вот все доходит до сведения отца, но не может же он начинать тяжбу, не платить любовнику жены, доказывать, что деньги ее! Он тогда застрелиться хотел! Говорили, даже пытался, но неудачно! Но он остается жить, а мать расплачивается за свои поступки. В этом прошло пять лет моей жизни! Я любила отца, но была на стороне матери, я же ничего не знала. Она и научила меня презирать и ненавидеть мужчин – сама-то она, как вы сейчас слышали, их ненавидела, – и я ей поклялась, что никогда не стану рабой мужчины.
Жан. То-то вы и обручились с фогтом!
Фрекен. Именно, чтобы сделать его своим рабом.
Жан. Ну а он не захотел?
Фрекен. Очень даже захотел, да не вышло у него. Он мне надоел!
Жан. Да, я все видел – в конюшне.
Фрекен. Что вы видели?
Жан. А то и видел, как он помолвку порвал.
Фрекен. Ложь! Это я порвала! Неужто он, подлец, утверждает, будто бы он порвал?
Жан. Никакой он не подлец! Вы, фрекен, ненавидите мужчин?
Фрекен. Да, обычно! Но иногда, когда на меня находит слабость, ох!..
Жан. И меня, стало быть, ненавидите?
Фрекен. Безмерно! Я бы вас велела пристрелить, как зверя…
Жан. «Преступник осуждается к двум годам каторжных работ, а зверь пристрелен!» Не так ли?
Фрекен. Именно так!
Жан. Но прокурора нет. Да и зверя здесь нет! Что ж нам делать?
Фрекен. Бежать!
Жан. Чтоб вконец истерзать друг друга?
Фрекен. Нет, чтобы два дня, восемь дней – сколько сможем – наслаждаться, а после – умереть…
Жан. Умереть? Какие глупости! Лучше уж открыть отель!
Фрекен (продолжает, не слушая его)…на озере Комо, где зеленеет лавр на Рождество и апельсины рдеют.
Жан. На озере Комо вечно хлещут дожди, апельсины я там видел только в лавках зеленщиков; зато иностранцам там раздолье, влюбленным парочкам охотно сдают виллы, и это весьма выгодно – знаете отчего? О, контракт они заключают на полгода, а съезжают недели через три!
Фрекен (простодушно). Почему же недели через три?
Жан. Да расходятся. А все равно платят! Виллу сразу же сдают снова. И так без конца – любви хватает, хоть она всякий раз и коротенькая!
Фрекен. Вы не хотите умереть вместе со мной?
Жан. Я вообще не хочу умирать! Поскольку я люблю жизнь, а кроме того, я считаю самоубийство грехом против Провидения, даровавшего нам жизнь.
Фрекен. И вы – вы – в Бога веруете?
Жан. Конечно, верую! Я каждое воскресенье в церковь хожу. Но, говоря откровенно, я уже от всего этого устал, и сейчас я иду спать.
Фрекен. И вы полагаете, я это допущу? Знаете ли вы, в каком долгу мужчина перед женщиной, которую он обесчестил?
Жан (вынимает из бумажника и швыряет на стол серебряную монету). Вот! Не хочу оставаться в долгу!
Фрекен (стараясь не замечать оскорбления). Знаете ли вы, к чему обязывает закон…
Жан. К сожалению, закон не наказывает женщину, которая соблазнила мужчину!
Фрекен. Видите ли вы какой-то иной выход, кроме того, чтоб нам уехать, обвенчаться и развестись?
Жан. А если я уклонюсь от такого мезальянса?
Фрекен. Мезальянса…
Жан. Да, для меня! Сами поймите: мой род благороднее вашего, у нас поджигателей не было!
Фрекен. Откуда вам знать?
Жан. Но и противоположного нельзя знать, у нас нет родословного древа – разве что в полиции! Зато насчет вашей родословной я вычитал в дворянском справочнике. Знаете, кто основал ваш род? Мельник, с женой которого провел одну ночь король во время датской войны. Нет, у меня-то нет таких предков! У меня и вообще-то нет предков, я зато сам могу предком стать!
Фрекен. Вот мне – за то, что я открыла сердце недостойному, предала фамильную честь…
Жан. Выдала позор семейный! Видите – я же говорил! Нечего пить, от спиртного язык развязывается. А кое-кому не следовало бы болтать!
Фрекен. О, как я казню себя! Как раскаиваюсь! И если бы вы хоть любили меня!
Жан. В последний раз спрашиваю – чего вам от меня надо? Рыдать мне, прыгать через хлыст, целовать вас, умыкнуть на три недели к озеру Комо, а после… Так, что ли? Чего вам надо? Это уже делается несносно! Да, нечего было совать нос в бабьи дела! Фрекен Жюли! Я вижу – вы несчастны, я вижу – вы мучаетесь, но я не могу вас понять. У нас этих тонкостей не водится; но у нас и ненависти этой нет! Для нас любовь – игра, когда время позволяет, только мы же не болтаемся без дела день и ночь, как вы!
Фрекен. Вы не должны меня обижать; и наконец-то вы заговорили как человек.
