Ованес Ерзнкаци, Наапет Кучак. Айрены. Перевод Ю.А. Шичалина
Причиной, побудившей меня взяться за эти переводы, была твердая уверенность в том, что армянская поэзия выработала свои классические формы, которые заслуживают так называемого «перевода размером подлинника». К числу таких классических форм безусловно относятся айрены.
Традиция переводов с армянского на русский имеет пока довольно небольшую (хотя и насыщенную) историю, — в особенности, если сравнивать ее с близкой мне и хорошо знакомой историей перевода античных авторов.
Если бы кто-нибудь сегодня взялся перелагать гексаметры, например, или элегические дистихи греков и римлян традиционными русскими размерами, а то и просто как Бог на душу положит, такие переложения никто не счел бы переводами, потому что есть установившиеся нормы передачи этих античных разкеров русскими гексаметрами и пентаметрами и квалифицированный переводчик обязан владеть этими размерами, а при желании может сам писать как этими, так и другими античными размерами.
Но армянские пятнадцатисложники до сих пор — насколько я знаю — переводят как кому вздумается: айрены до сих пор не вошли в обиход русской поэзии, причем совсем не потому, что по-русски нельзя найти адекватную форму, а потому, что русские переводчики больше были озабочены задачами популяризации армянской поэзии и не выработали к ее классическим формам того отношения, какое уже давно выработалось к поэзии античной! Античную поэзию изучают и у нее учатся, а с армянской знакомятся и знакомят.
Для передачи армянского пятнадцатисложника в предлагаемых переводах используются две основные схемы: с одной цезурой (5 + 2 — цезура —3 + 5 слогов: «Мне не с чем сравнить наш мир: без конца и радости труд...») и с двумя цезурами (5 – цезура – 5 – цезура + 5 слогов: «Навеки блажен, кто всю свою жизнь в скорбях проведет...»).
В обеих схемах обязательно ударные слоги — 2-й, 5-й, 7-й, 10-й, 12-й, 15-й; первый слог может опускаться — тогда счет начинается со второго; в принципе (и —насколько мору судить — исторически) схема допускает растяжения («Вера — оплот, коль она у тебя, — наследный надел...»), но — чтобы не расшатывать русский стих — растяжениями следует пользоваться крайне умеренно, а лучше их избегать, лаже при небольшой привычке предлагаемый стих не нужно высчитывать: он легко воспринимается и воспроизводится на слух.
В своем отношении к переводу айренов я был поддержан С.В. Шервинским, который прослушал посылаемые переводы и сделал замечания, с благодарностью мной учтенные.
Ю.А. Шичалин
АЙРЕНЫ
Ованес Ерзнкаци
Навеки блажен, кто всю свою жизнь в скорбях проведет,
кто плачет, крушась о тяжких грехах, всю жизнь напролет:
омывшая грязь в слезах, белизну душа обретет, —
а иначе где невеста наряд на свадьбу найдет?
Дан людям язык! У честного он — что слиток златой;
единый язык в устах у людей, у змей же — двойной;
и ты, чей глагол сегодня — таков, а завтра — иной, —
как родич змеи проклятье ее дели со змеей.
О братья мои, прошу, коль пришли, пожалуйте к нам!
В юдоли земной, где дух подчинен слезам и скорбям, —
услада бесед — целебна, ваш вид — отраден очам.
Блаженные дни, когда довелось увидеться нам!
Мне не с чем сравнить наш мир: без конца и радости труд,
и добрый, и злой равно за черту сей жизни уйдут;
но все-таки ты ревнуй о добре, покуда ты тут:
не то из садов эдемских тебе листка не дадут.
Вера — оплот, коль она у тебя — наследный надел.
Взяв заступ и лом, ее сокрушить пусть враг подоспел,
пусть конников тьмы, ее обступив, шлют тысячи стрел, —
кто верит — плюет на выпады их, насмешлив и смел.
«Ты — путник», — скажу, коль ты до конца свой путь предречешь;
родился, в сей мир пришел, — расскажи, откуда идешь;
в чужой поселясь стране, не скрывай, как жизнь поведешь;
умрешь, погребут тебя, — объяви, куда отойдешь.
Ох, умники есть! А знающий толк, — найдется ль такой?
Подумал один и жемчуга нить метнул пред свиньей.
А что он свинье, которая грязь гребет день-деньской? —
Потопчет его и ранит тебя по злобе тупой.
Того, в чьих речах — изысканный вкус, достойным зовем:
речь пресная — сор, пусть даже несет сокровища в дом.
Бог мир сотворил — и землю с водой, и воздух с огнем —
и не отступил хотя бы на пядь от меры ни в чем.
Вот слово мое, — оно дорогим каменьям подстать:
тело твое — как лодка, а ум — безбурная гладь,
трезвая мысль — как кормчий — везет бесценную кладь;
и слава тебе, коль к берегу он сумеет пристать!
Грехи перечтя, рыдал я, сражен нечестьем своим.
Шел караван из мира сего, — я с ношей за ним.
Мне ангел у врат: «Куда ты идешь, печалью томим?
И ноша твоя — с тобой, а у нас нет места таким».
Превыше всего четыре моих совета блюди:
чужие грехи — прощай, а свои — нещадно суди;
Бога — люби и помни всегда, что смерть впереди;
всё зло победишь, взрастив мой наказ, как древо, в груди.
Кто странника прочь прогнал, — пусть уйдет в изгнание сам,
изгнанника жизнь пусть сам поведет по чуждым краям;
и пусть не вместить монет золотых его сундукам,
они для него — не больше, чем прах, в тоске по друзьям.
Как мope, наш мир: в него угодив, промокнет любой.
Без воли моей поплыл мой челнок в пучине морской;
уж берег вблизи, но скалы страшат и пенный прибой:
разрушится мой прекрасный приют и станет щепой.
В чужую страну идя, окажись премудрых мудрей:
всем угождай, — и цели своей достигнешь скорей.
Учись у дерев: разумно у них строенье ветвей, —
пустая — взнеслась, а давшая плод — склонилась под ней.
Увы мне, глупцу? Такого, как ты, я другом считал!
Безумец, тобой, кто хуже шипа, как розой дышал!
Да что же теперь пенять, коли я давно оплошал.
Но Бог милосерд: и я, наконец, с тобою порвал.
Телу в гробу душою упрек был брошен такой:
«Грешили вдвоем, а стыд за грехи — на мне лишь одной».
Ей тело в ответ: «Землей рождено, я стало землей;
а ты и досель теснима и днесь тяжелой судьбой».
Наапет Кучак
98
Ушла из тела душа, — я рыдал и плакал о том:
«Душа! Ты уйдешь, — и смертным тотчас забудусь я сном!»
Душа мне в ответ: «Я мнила досель тебя мудрецом! —
Коль рушится дом, что делать тогда хозяину в нем?»
76
Как птица, вольна, лечу я, — схвати, коль силы найдешь!
Со стаей чужой умчусь, — возврати, коль силы найдешь!
И в клетке златой попробуй запри, — коль силы найдешь!
Весь свет призови на помощь себе, — меня не вернешь!
95
Мать сына кляла: «Узнать бы тебе, что значит изгой,
в изгнанье побыть, изведать, каков обычай чужой,
дрожа, засыпать на голой земле, вставать же с зарей, —
и будет тогда лишь Бог для тебя надеждой одной».
99
Кто много мудрит, тому не снести бессчетных забот:
мед горек ему, а горький настой он с радостью пьет;
вода для него — огонь, от огня он тает, как лед;
его тяготит покой, и ничто отрады не шлет.
100
О Боже, пребудь защитою мне от злобных людей!
