Ищи же путь любви — зови ее и телом и душой;
Дух человеческий в любви идет к свершениям своим.
Когда во прахе, нищ и наг, ты путь исканий обретешь,
Дары неизреченных благ тебе даются всеблагим.
Хмель единенья уготовь себе, о ищущий любви,—
Порви всю грудь, пролей всю кровь за светоч, что тобой любим.
И пусть же слёз кровавых след на желтый лик твой упадет:
Красив рубина красный цвет, оправлен блеском золотым.
Один, с собой наедине, о мудрый, чуждое забудь,—
Сколь дивный солнцу и луне дар одиночества дарим!
Восторженно свой лик земной багряным светом озари,—
Недаром кущи роз весной цветут багрянцем неземным.
Сотри всю ржавчину и муть с зерцала сердца своего —
И сокровенной тайны суть откроется очам твоим.
И верный и неверный — все да внемлют радостно тебе,
И речь твоя во всей красе да будет слышима любым.
С неволей, как Юсуф, знаком, в темнице людям свет яви,—
Тобою в кладезе мирском да будет скрытый смысл таим.
В уединенный дол спеши — лишь там приют твоей души,—
Да будешь в благостной тиши ты Единением храним!
Свободен от оков тщеты, господней милости взыскуй,—
Одобренный всевышним, ты предстанешь гостем перед ним.
Опора страждущих сердец и сострадатель бедных душ,
Ко всем всемилостив творец — ко всем голодным и нагим.
Лишь тот промолвит «Я есмь бог», кому открыт предвечный знак,
Он на печаль себя обрек и высшей скорбью одержим.
В лохмотьях, словно нищий люд, порой мужи ума бредут,
Но в странах разуменья бьют все барабаны славу им.
И даже муравей больной за рвенье будет награжден
Всей Сулеймановой казной и станет цел и невредим.
Когда господни существа все будут призваны на пир,
Не будет ближе там родства, чем муравей и херувим.
Ты спросишь, через сколько лет настанет в мире этот лад,—
«Во веки вечные,— в ответ скажу я,— он необорим!»
Когда бы воле божьих уст слух всей вселенной не внимал,
Весь мир застыл бы, гол и пуст, в нем жизни не было б живым.
Где Хумаюн простер крыла, им вся вселенная мала,—
Сень его горная светла, но сам для мира он незрим.
Сей мир не вечен,— разумей,— а вечен лишь один творец,
И сутью, сущностью своей он с этим миром несравним.
И если сердце мудреца сияньем знания светло,
То эта сила — от творца, дарована творцом самим.
И, света не даря вокруг, погасли б солнце и луна,
Когда бы яркий свет наук над миром бы не рдел земным.
И диво ли, что человек господней волею ведом?—
От воли господа вовек весь мир живой неотделим.
Стезею истины идя, пойми сокрытый ее смысл,—
И мудрый разум — лишь дитя перед служением благим.
И разве не блажен тот миг, когда свет истины узришь?—
И тот, кто ищет сей родник, восторгом жертвенным томим.
Кто светом истины согрет, тот милость высшую познал:
Ему тот благодатный свет сияет светочем ночным.
Благое имя, словно весть, мне возгласить — почет и честь:
Одно лишь имя произнесть — все ангелы падут пред ним.
Смысл сокровенный утаен в том имени — всей сути тайн,—
Оно превыше всех имен, и смысл его неизъясним.
И белоснежный свет чела, и пламенем горящий лик —
Вот тайна, огненно-светла,— двойное, слитое с одним.
И если, видя дивный лик, я изумлен,— нет дива в том:
Свет истины красой велик, для взора он непостижим.
Влюбленные, как соловьи, стенают, видя этот лик,—
Им сад Единства — в бытии явлен, неведомый другим.
Во прах паду я головой, узрев врата в заветный сад,—
Он — сладостней воды живой для тех, кто мертв и недвижим.
Кто телом и душой готов стезю покорности искать,
Тому неведом гнет оков, что для других неодолим.
Стези смиренья смысл и суть открыты сердцу моему,—
Лишь дьяволу неведом путь к тому, кто верными хвалим.
Под сенью благостных щедрот найдет прибежище душа,
И дух мой власть приобретет над телом немощным моим.
И сладостного знанья вкус узнает попугай души,—
И благодатный их союз да будет век нерасторжим!
Читай божественный «Диван» — и станешь ювелиром слов,
В нем мыслей — целый океан, и жемчуг в нем неистощим.
Никто б из ничего не смог ни слов, ни мыслей сотворить,—
И только в тайнах вещих строк мы смысл сокрытый различим.
Неисчислимы, разумей, вовек достоинства того,
Кто только душами людей, на свете сущих, исчислим.
Лишь горним ангелам под стать его величье восхвалить,
А нам о нем и не сказать бессильным языком людским...
Зовусь Хафизом Хорезми я, возглашающий хвалу
Тому, кто властен над людьми,— да будет мною он хвалим!..
Шахиня о рабе и не вспомянет,
На преданного друга и не глянет!
И, видно, ждал я верности напрасно:
Душа от муки, верно, в небыль канет.
Стан ее строен, а меня расстроил:
Придет ли миг, что мне спасеньем станет?
