Этой сени к сени райских кущ быть навек причастной, Ширази.
О тебе я всей душой скорблю, тайну тайн храня в своей груди,—
«Можно ль моей тайне,— я молю,— быть тебе подвластной, Ширази?»
О Хафиз, ты — как Багдадский Вор, о любви поешь ты с давних пор,
Но тебя заворожил, хитер, чародей опасный — Ширази!
Когда любимая придет, мне в душу тишь и лад приходят,
И с ней — лекарство от невзгод и от былых утрат приходит.
Придет — и я, томясь в тиши, готов пожертвовать ей душу:
Ко мне, лишенному души, душа опять назад приходит.
Безумен, вьюсь в мученьях я, как локоны моей желанной,
Но дева райская моя унять в душе разлад приходит.
Глухую хижину мою она сияньем озаряет,
Как будто в гости к соловью весна и вешний сад приходят.
В саду разлуки — ни следа когда-то пышного цветенья,
Но вдруг мой кипарис туда, где были тлен и хлад, приходит.
Не освещен ее челом, мне даже пир, увы,— не в радость,—
Она, как светоч, в мрачный дом, который тьмой объят, приходит.
Когда томлюсь я, чуть живой, во тьме губительной разлуки,
Она ко мне живой водой, что слаще всех услад, приходит.
Рыдаю я и день и ночь и жду любимую напрасно,
Хочу рыданья превозмочь, но слезы вновь стократ приходят.
В груди, истерзанной от ран, Хафиз, твое страдает сердце,
Но мой целитель, мой султан, которому я рад, приходит.
Когда творец предвечных сил творил черты вселенной,
Он на скрижали наносил твой лик, вовек нетленный,
И кто, кроме него, бы смог создать твой стан изящный:
Он очинил, как волосок, калям свой вдохновенный.
А родинок твоих зерно создать на алом лике
Лишь амбре с мускусом дано на розе пышно-пенной.
И, чтобы каждый завиток твоих кудрей был виден,
Понадобился гребешок для их копны смятенной.
Твои медвяные уста томят все души жаждой,—
В них вся душа твоя влита, в них дар твой сокровенный.
От жажды высох мой язык — не в силах молвить слова,—
О, где твои уста — родник живой воды бесценной?
И не захочет взгляд ничей смотреть на винный кубок,—
Истомный взор твоих очей дарует хмель мгновенный.
О виночерпий, начинай свой пир под звуки песен,—
Да будут звонки чанг и най, а песнь — проникновенной!
Хафиз, твой этот стих литой — во славу уст-рубинов,—
Течет, журча, живой водой твой стих неизреченный.
Бываю радостным и я — мне чаровницы лестно слово,—
Про сад родной для соловья всегда звучит чудесно слово.
Мне люб веселых песен звук, едва твой лик румяный вижу,—
Люб певчей птице вешний луг — поет о нем прелестно слово.
Любовь своей игрою злой мне сердце на куски разбила,
И, злое, ранит, как стрелой,— духовно и телесно — слово.
Я при любимой не предам соперника на посмеянье:
Где роза расцветает, там о терне неуместно слово.
Весть о свидании — добра, и сердце ждет ее с тоскою,—
Нет сердцу лучшего добра, но вести той — безвестно слово!
Я от возлюбленной далек, и тягостен мне дол скитаний,
Но о любимой, видит бог, мое не бессловесно слово.
И я, невольный пленник бед, влачу любви моей неволю,
И вольного во мне уж нет — я всё поведал честно — слово.
И сердце бы в пучину мук вовек не кануло безвестно,
Когда бы о спасенье вдруг мне стало бы известно слово.
Любовью истинной влеком, Хафиз не превратится в небыль,
И станет ведомо о нем повсюду, повсеместно слово.
Само светило на твой лик летит, как мотылек,
Все ангелы в единый миг падут у твоих ног.
Я ж о рубинах твоих уст осмелился спросить,—
Казни, владыка всех владык, меня за мой намек!
Нет, не жалеет меня та, чье сердце — как булат:
Жестокость ее глаз крута, они меня казнят.
Влюбленный за твои уста и жизнь отдать готов:
Пусть его жизнь и отнята, был смел он, как Фархад.
Чье сердце ноет, словно от ожога,
В душе его — и мука, и тревога.
Но вот что меня тешит хоть немного:
Что ни случится — всё во власти бога.
Когда любовь мне сердце жжет всё боле,
В нем боль — одна, другой уж нету боли,
У этой боли вся душа в неволе,
И в той неволе — радость вольной доли.
Недобрый человек — душе не друг,
Соленых почв не терпит вешний луг.
Кто полюбил, а не изведал мук,—
Увы, неизлечим его недуг.
Пока на свете быть устам медовым,
Не распростится мир со сладким словом.
Сад, оглашенный соловьиным зовом,
Для всех влюбленных будет вечно новым.
