тех пор, как родинку твою увидел я во тьме кудрей,
Я в сердце горечь мук таю, и боль моя все тяжелей.
Восторженно в кудрях твоих сносила плен моя душа,
Но, как Меджнун, я, нем и тих, стал пленником моих скорбей.
И я к мечте моей привык о твоем стане неземном,
И мое сердце каждый миг и каждый час покорно ей.
Вся сила сердца отнята волшебной силой твоих уст,
Но где, скажи, твои уста,— хоть слово молви, пожалей!
Красою твоего чела был простодушно я прельщен,
И сердце ты мое взяла лукавой хитростью своей.
О, нет, ни с солнцем, ни с луной тебя вовек я не сравню:
Светилам ведом мрак ночной, ты ж их сияния светлей.
Лишь потому сей тюркский стих Хафиз сложил, как сам Камаль,
Что в нем он совершенств твоих коснулся — красоты твоей.
* * *
Силки твоих кудрей моей душе — что сад,—
Всех жертв любви твоей я превзошел стократ.
Дал тень бы надо мной твой кипарисный стан —
Я жертвой пред тобой во прахе рухнуть рад.
Ты пылом щек сожгла все родинки свои,
Чтоб твоего чела не сглазил чуждый взгляд.
Промчись же на коне, втопчи меня во прах,—
Нет выше чести мне, нет выше мне наград.
Все золото души тебе несу я в дар,—
Отвергнуть не спеши бесценный мой заклад.
Не нравится мне вкус египетских сластей,—
Мне сладость твоих уст вкуснее всех услад.
Хафиз, тебе помог в труде наставник твой,
И потому твой слог обрел и лад и склад.
* * *
В этом мире мне в беде лишь один собрат — беда,
Сокрушенному нигде друга нет и никогда.
Чтобы высказать беду, нужен верный, добрый друг,—
Где же я того найду, кому верность не чужда?
Даже злой от добрых дел может человечным стать,
Но скажи мне — кто ж умел человечным быть всегда?
И когда во мне цвела радость дружбы и любви,
Люди на мои дела удивлялись без стыда.
Если б мне достался дар Сулейманова ума,
Я бы всех, кто зол и яр, усмирил бы без труда.
Дорог тот мне, кто скорбит, видя боль людских обид:
Он и каплю превратит в море, где бурлит вода.
Если, о Хафиз, твой друг светлый лик откроет вдруг,
Боль твоих сердечных мук вся исчезнет без следа.
* * *
Побыть бы мне наедине с твоей красой манящею —
Два мира бы открыли мне всю жизнь непреходящую.
Вкуси хоть раз хмельной глоток от пыла уст возлюбленной, —
Что же ты дружишь, одинок, с тоской, тебя губящею?
Твой лик напомнил мне луну, а брови — полумесяцы,—
Два чуда дарят мне одну твою красу томящую.
Молчит влюбленный врозь с тобой, настроив саз к свиданию,—
Как ему быть с больной душой, напевом не звучащею?
А все же лучше боль разлук, чем радости свидания:
Привык ценить я долю мук, союз любви крепящую.
Была б от всех утаена моя любовь к негоднице,
Когда б не мучила она меня красой дразнящею.
Хафиз по праву превознес красу своей возлюбленной,
И словно лепестки у роз — слова его блестящие.
* * *
Ты ввергла мое сердце в плен пленительным румянцем щек,
И, колдовством очей смятен, я кровью алою истек.
Нет, ни за что с михрабом я две твои брови не сравню:
Двойной их знак — краса твоя, михраб — один и одинок.
Узрев красавицу, влюблен, я за нее и жизнь отдам:
Любовью создан свой закон, и он неумолим и строг.
Не потому ль, что с сердцем схож вид наконечников у стрел,
Мне в сердце так жестоко шлешь ты стрел стремительный поток?
Невольник всех твоих причуд, тебе всю душу отдал я:
Моя душа — во власти пут, на ней твоих кудрей силок.
Но если мне твоих кудрей, увы, коснуться не дано,
Зачем же — для каких затей — столь долог моей жизни срок?
И если нижет письмена Хафиз о локонах твоих,
Бумага вся черным черна от черной вязи его строк.
* * *
Властно мое сердце в плен завлек сердцевед всевластный — Ширази,
Душу лечит мне усладой строк, речью сладкогласной Ширази.
Много знает сладостей Восток, но они смущаются в стыде,
Ежели звучит сладчайший слог, радостный и страстный, Ширази.
Вянет в кущах роз любой цветок, от смущенья меркнет навсегда
В час, когда сверкает им в упрек розою прекрасной Ширази.
И не диво, если я в бреду день и ночь стенаю и грущу:
Я в твоем пылающем саду — соловей безгласный, Ширази.
Верен твоей солнечной красе, огненный я воссылаю стон,—
В цветнике твоем стенают все от любви несчастной, Ширази.
На пути любви, не зная сна, я бессонно бодрствовать готов,
Если будет радость мне дана видеть взор твой ясный, Ширази.
У чертога, где ты вечно сущ, я томлюсь — под сенью его стен,—
