Вячеслав Ладогин
Бульварный роман. Исповедь алкоголика
(сборник)
Не искушай меня без нужды
Возвратом нежности твоей:
Разочарованному чужды
Все обольщенья прежних дней!
А. С. Пушкин «Воспоминание»
И с отвращением читая жизнь мою,
Я трепещу и проклинаю,
И горько жалуюсь, и горько слезы лью,
Но строк печальных не смываю.
Е. А. Боратынский «Разуверение»
I
Все. Тихо на душе, и стало тихо в доме.
Слез нет. Все выплаканы. Кашлем вышла страсть.
И нервы Анненского спят в объемном томе.
II
Раз: нечего желать. Два: неоткуда красть.
Вот это чудеса. Бывает ли такое?
Банальность греет. Более всего
(Как, утаив от пошлых истин торжество),
Мне хочется сказать: О, детство золотое!!!
Эта книга об Овидии, о кузнечике и обо мне.
Давно с календаря не обрывались дни,
Но тикают еще часы его с комода,
А из угла глядит, свидетель агони́й,
С рожком для синих губ подушка кислорода.
И. Анненский
Достала до кишок меня игра.
Ломка, как боль, ее наркомани́я.
В ней, в ней п(р)оставлена на плаху выя
В зависимость от блеска топора.
В ней правил нет, в ней есть сигнал «пора».
В ней поры на щеке как ножевые
Ранения. В ней душны вечера.
Ее выигрывают (ни живые,
Ни мертвые) на шутки мастера.
Устал. Невмочь любовь в себе таить,
Ни в чем, нигде ее не проявляя.
Устал быть прост и дело говорить.
Устал, что непохож на разгильдяя.
И это в правилах, но в этот раз
Нет на минуту в правилах прикрас.
Развенчание любви
(навеяно «кошмарным» Трилистником)
Трилистник кошмарный
Кошмары
«Вы ждете? Вы в волненьи? Это бред.
Вы отворять ему идете? Нет!
Поймите: к вам стучится сумасшедший,
Бог знает где и с кем всю ночь проведший,
Оборванный, и речь его дика,
И камешков полна его рука;
Того гляди – другую опростает,
Вас листьями сухими закидает,
И целовать задумает, и слез
Останутся следы в смятеньи кос,
Коли от губ удастся скрыть лицо вам,
Смущенным и мучительно пунцовым.
……………………………………………………………
Послушайте!.. Я только вас пугал:
Тот далеко, он умер… Я солгал,
И жалобы, и шепоты, и стуки —
Все это «шелест крови», голос муки…
Которую мы терпим, я ли, вы ли…
Иль вихри в плен попались и завыли?
Да нет же! Вы спокойны… Лишь у губ
Змеится что-то бледное… Я глуп…
Свиданье здесь назначено другому…
Все понял я теперь: испуг, истому.
И влажный блеск таимых вами глаз».
Стучат? Идут? Она приподнялась,
Гляжу – фитиль у фонаря спустила.
Он розовый… Вот косы отпустила.
Взвились и пали косы… Вот ко мне
Идет… И мы в огне, в одном огне…
Вот руки обвились и увлекают,
А волосы и колют и ласкают…
Так вот он ум мужчины, тот гордец,
Не стоящий ни трепетных сердец,
Ни влажного и розового зноя!
………………………………………………………
И вдруг я весь стал существо иное…
Постель… Свеча горит. На грустный тон
Лепечет дождь… Я спал и видел сон.»
И. Анненский
В недоумении открыл я мертвеца…
Сказать, что это я?..
И. Анненский
I
Дурак ты! Вот пропал – и дождь рекой
Сдирает обувь с ветки просиневшей!
Рука-разлука – в черноту окон.
Вода валится в скверик – вяз, как грешник,
Крестится ветвью в страхе пред зимой.
Блин, дал бы денег. Осень… Гад кромешный,
Чмо, «Индезит» купи! Вот: голос твой.
Кто в стекла листья бросил? Ты! – конечно ж:
Как мусор – это можешь (хохоча)!
Смеешься? Не такая уж смешная!
Хоть в дождь и выперлася без плаща
Собаку звать (уж не тебя звала я) —
Чудовище! Гад. Кофта намокает!..
И смех, и грех, и на тебе – светает.
II
И смех, и грех, и на тебе – светает.
Хоть как дела-то?.. (Вот бы повидать)
Смех – смехом – что ж: пизде кверх мехом стать?
(Нет денег – только мех и помогает)!?
Ты говоришь: для смеху Нос сбегает,
Мол, Гоголь, – мол, побегал, да опять?
Я хер найду. Чужой. Похохотать:
Хер ранку словно пластырь – залепляет —
Усмешка, рыбонька – и вот леченье
(Для тех, кто без милочка одинок —
Всё смефигочки). Женщины, дай Бог,
Чтоб вам не боком то уединенье,
Которое осталося со мной!
(Беременна в горячий час ночной!)
III
Беременна в горячий час ночной!
А в «шуньке» зуд – ночнушка тучи рвется.
Боль в ране. Завопили надо мной,
Рожая лед, прорвавшись, звезд уродцы.
Тепло бессонной сохранить рукой
Там в бездне, в сердце, в высохшем колодце,
Над стылой и последнею водой,
Таясь, зеркальной. Бьется, слышу, бьется
Не хер, а месяц, занавеску сняв,
Упав в постель, как желтое проклятье,
Лучом блестяще жаля вглубь меня
Сквозь хлопковое старенькое платье,
Мои глаза, насильник, отмыкает.
И шум и гром – и небо полыхает.
IV
И шум и гром – и небо полыхает,
Ручищей землю хапнув. Зверский крик
Внизу, в пивнушке. Ай! Рука ночная
Набухла венами над сетью рек
Под юбочку воды, горит, вползая.
Гром, будто хохот тут же. Через миг
Я влезла на тахту. Как неживая —
Резь глаз, да страх – и омертвел язык…
Распалися, угаснув, молний звенья;
Еще боюсь. Но вот уже зари
Синичий писк. Вот, надо ж, напряженье!
Нет денег. Утро. Гаснут фонари.
А туча уплывает над водой.
Скотина! Я одна с моей бедой.
V
Скотина! Я одна с моей бедой,
Она за тучей вслед не унесется;
Сезам, закройся на запор большой,
Щеколду плюс засов, цепь, крюк – от скотства!
Без денег – раз, беременная – два, вой,
Смейся – выхода не остается,
Посыльный из капусты, аист злой,
Закрыта дверь, но жду – ключ провернется.
Чего я жду, на что в окно глядеть,
И что мне – принца рисовать в тетрадке?
В какую из степей мечтой лететь?
Мне б отдохнуть, пожить бы без оглядки.
Молитвы мне уже не помогают,
Ажно таблетки не оберегают.
VI
Ажно таблетки не оберегают.
Я, бедная, не различу ночь-день.
Сдвигаю стиркой крышу набекрень,
Вот нервы по чуть-чуть и остывают.
Мужчина снится с крылышками. Знает
Жизнь. Да из роз мне стелит (без затей)
Дороженьку. По ходу начинает
Ся «Праздник» (хвать тампон!). Ну. Без детей.[1]
Спать дальше. Снится сон – иду по тропке
Сквозь дождь и осень. Все в сырой листве.
Я в пруд смотрюсь и – там уж иней хрупкий
Пробился в рыжей хне на голове!
И нечто смутно веет в нос – зимой.
Все ж без тебя спокойней, милый мой.
VII
Все ж без тебя спокойней, милый мой.
Зима и поле. Подзамерзла слякоть:
Скольжу по льду. Боюсь ступать, полой
Играет ветер. Собралась заплакать…
Зачем здесь ты-то? Вот нахал бухой!
И почему в ногах застигла слабость?
Чарльстону врезали. Хам, взял рукой,
Схватил за талию. Мороз. Взорвалась.
Снег – простынь – зарычала белизной,
Слезает рыжесть – на кудрях седины,
И я соединяюся с землей
(Из-за тебя я строчку пропустила).
Поземка убирается, сияет.
Ай, что-то страшно сердце нарывает.
VIII
Ай, что-то страшно сердце нарывает.
Рвет пузо ритм биения земли.
Так все же роды. Схватки наступают.
И рада б в рай, ан грех ярчей сопли.
Страданье клапан сердца открывает.
Взгляд рябью смят. Березы процвели
В мозгах да с шумом, кудри их сплетает
У неба ветер, жарко высь звенит,
Стон горести земли трясет глубины,
Себя осознаю я рощей …Вдруг —
(Какой-то странный знак библейских мук)
Что родила? А гроздия рябины.
Зачем-то ягоды рожаю я.
Чем ты, каз-зел, осеменил меня?
IX
Чем ты, каз-зел, осеменил меня?
Где дети? Между ног ползут растенья…
Горячей липы треснула кора,
Бессчетны корни, полные гниенья,
И дико больно. Вод отходит грязь,
И новые ползут. И гуще тени,
И все темней, и, в схватках изнурясь
(Я слышу, что уж птиц выходит пенье),
Слова забыла. Только ты – свинья!
Бурлят, взмывая гейзерами, слезы.
Нет средств! Ты, жопа! Схватки из меня
Купюры пригоршнями мечут в воздух,
Зелеными страдаю доллара́ми.
И родов не прервешь при всем старанье.
X
И родов не прервешь при всем старанье,
И продолжать не слишком ли: все вновь
«Поплачь», – шепчу себе, а с тем рыданьем
Вдруг слезно выливаю лимфу, кровь.
Куда ведет людей роман недальний!..
Расплата некрасива за любовь.
Пусть выдует мне Пушкин гроб хрустальный!..
Разбит гроб серых трелью соловьев,
Вновь Елисея бравая рука!..
Но почему я скалы, облака,
Луну рожаю! Смерть зову: Родная!
Отремонтируй гроб. Дай, ледяная,
Коснусь руки – чтоб боль ушла моя.
Ты врал мне, дрянь, что можешь все, творя.
XI
Ты врал мне, дрянь, что можешь все, творя,
И так ты воплотил ума созданья.
Ведь на детишек выдано страданье,
Понятно, им-то надо бытия,
Ну а при чем твои воспоминанья,
Которые вылазят из меня,
На два куска чуть не разъединя?
(Но как подонком гадко скрыта тайна!)
Мне б знать, с чего тебя ко мне влечет…
Вовсю награждено мне ожиданье:
«Ваш нежный рот – сплошное целованье».
На что теперь сдался ваш нежный рот!
Чего оно дало? Вагон страданий?
Ты гаже сам твоих дурных мечтаний.
XII
Ты гаже сам твоих дурных мечтаний!
В тюрьму б тебя тогда, обманщик злой,
Когда меня напичкал ты красой
Какой-то там «гормонии». Крылами
Пускай оно махает над тобой,
Живи с ним сам: с восторгом и слезами,
А мне не суй в мой нос. Пшел вон с мольбой,
Сам жуй, один, «соленой влаги пламя».
Не быть тебе, дурак, моей судьбой,
Простись со мной рожденными полями,
Горами всякими и небесами.
Не покажу тебе детей. Не пой!
Прими за всё проклятия чуму:
Будь импотент. Сокройся, хер, – в дыму!
XIII
Будь импотент. Сокройся, хрен, – в дыму!
Так свечка жадно мотылька сжигает.
Круг равнодушных звезд с высот мигает
На горсть золы, что нынче дом ему.
Свеча золы горушку озаряет.
Меня наполнил нищий, как суму.
Все сделал, так пускай он умирает.
Понюхав кукиш, понял, почему
Печально крылышек в стенах круженье,
Когда не свет – лишь свечки блеск и мрак.
Кто от свечи захочет постиженья,
Тот света уж не взвидит… Но никак
Не успокоюсь… Слезы – вы к чему?
Не я ж причина горю своему!
XIV
Не я ж причина горю своему!
Не стану слушать ни стихотворенья!
Пошло оно – вонючее прозренье,
Не годное ни мне, и никому!
И вот теперь, навек прервав мученья,
Я поживать начну в своем дому.
Тю-тю! Конец злодею моему!
Аллес! Но отчего-то сожаленья.
Рифмуется, он врал, – «покой» с «тоской».
В окне я вижу: старых лип одежда
Промокла. Враки! Синь небес безбрежна.
Глазам не верю. Ясно. Грунт сухой.
…………………………………………………
Дурак! Вот ты ушел – и дождь рекой.
* М *
Дурак ты! Вот пропал – и дождь рекой.
И смех, и грех, и на тебе – светает.
Беременна в горячий час ночной!
И шум и гром – и небо полыхает.
Скотина! Я одна с моей бедой!
Ажно таблетки не оберегают.
Все ж без тебя спокойней, милый мой.
Ай, что-то страшно сердце нарывает.
Чем ты, каз-зел, осеменил меня?
И родов не прервешь при всем старанье.
Ты врал мне, дрянь, что можешь все, творя.
Ты гаже сам твоих дурных мечтаний!
Будь импотент. Сокройся, хер, – в дыму!
Не я ж причина горю своему!
