Владимир Маяковский - Том 3. Окна РОСТА и Главполитпросвета

Рабочий!
Глупость беспартийную выкинь!
Если хочешь жить с другими вразброд —
всех по очереди словит Деникин,
всех сожрет генеральский рот.

Если ж на зов партийной недели
придут миллионы с фабрик и с пашен —
рабочий быстро докажет на деле,
что коммунистам никто не страшен.

Не хочу я быть советск<ай>.
    Батюшки!
А хочу я жизни светск<ай>.
    Матушки!
Походил я в белы страны.
    Батюшки!
Мужичков встречают странно.
    Матушки!

Побывал у Дутова*.
    Батюшки!
Отпустили вздутого.
    Матушки!

Я к Краснову, у Краснова —
    Батюшки!
Кулачище — сук сосновый.
    Матушки!

Я к Деникину, а он —
    Батюшки!
Бьет крестьян, как фараон.
    Матушки!

Мамонтов-то генерал —
    Батюшки!
Матершинно наорал.
    Матушки!
Я ему: «Все люди братья».
    Батюшки!
А он: «И братьев буду драть я».
    Матушки!

Я поддался Колчаку.
    Батюшки!
Своротил со скул щеку.
    Матушки!
На Украину махнул.
    Батюшки!
Думаю, теперь вздохну.
    Матушки!
А Петлюра с Киева —
    Батюшки!
Уж орет: «Секи его!»
    Матушки!

Видно, белый ананас —
    Батюшки!
Наработан не для нас.
    Матушки!
Не пойду я ни к кому,
    Батюшки!
Окромя родных Коммун.
    Матушки!

«Насчет отопления Деникин здоров:
Никто не будет повешен без «дров».

Продовольственная политика наша:
щи из пуль и березовая каша.

Больше не будет в подвалах нищих:
всех расселю в удобных жилищах!

У меня не будут ни левые, ни правые:
перед кулаком всех лиц равноправие!»

   Хорошо поет, собака!
   Аж прошиб холодный пот.
   На конце штыка, однако,
   так ли пташка попоет?!

Антисемит Антанте мил*.
Антанта — сборище громил.

На воровской Вильсона зов*
сползлись самодержавья гады.
И сворою голодных псов
Россию рвать на части рады.
Когда же, перевешав всех,
в стране воссядут покоренной,
Вильсон* меньшевикам на сме́х
собак вознаградит короной.

Господин аптекарь, пришлите бром.
Дело в Европе пахнет Октябрем.

Сижу у моря и жду погоды*.
Не просидеть еще бы годы.

В ставке сидит и думает Деникин:
не вышло бы дело хуже, чем у Романова Ники.

Кабы мне по сапогу-скороходу,
эх, задал бы я от Красной Армии ходу!

Кабы каждого рабочего по полтине продать,
миллионов сотню могли бы дать.

С очень кислым лицом
перед хитрым ларцом
буржуа-англичане сидели.
«Н-да, мол, русский вопрос*
разрешить мудрено-с:
тут истратишь не дни, не недели».

Разрубали мечом,
ковыряли ключом:
где ж «секрет» и какого-де рода?..
С очень кислым лицом
перед хитрым ларцом
англичане сидели два года!..

А и прост был ларец…
Англичанин-мудрец
зря трудился с ключами и с прочим…
От усилий аж взмок, —
а «мудреный замок»
без труда был бы отперт РАБОЧИМ!

Штык у груди*:
назад осади!..
Но, бога ради,
что ж это сзади?![1]

Строили блокаду,
лезли к Петрограду,
пели про десанты
тетеньки Антанты…
Шли и добровольцы*,
шли и фон-дер Гольцы*,
Мамонтовы*, Шкуры*,
мелкие Петлюры*…
Шли на нас оравой
бело-черной-правой:
«Алый флаг-де скинем
бело-красно-синим!»
Ложь раскинув сетью,
шли с казацкой плетью,
шли с казацкой пикой,
с воином-Деникой…
Им давали танки,
шиллинги и франки…
Их снабжала Лига*.
Ну, а вышла… фига.

Так жизнь молодая
проходит бесследно,
а там уж и скоро конец.
А красные шествуют всюду победно.
Знать, смерть мне лавровый венец.

От зари до зари*
выдувал пузыри,
то Деникина выдул, то Дутова.
Только все это зря,
глянь — и нет пузыря,
и по ветру пустили вздутова.