Эмиль Вейцман - Жестокий романс (сборник)

Ушел от нас ты в те края, Вадим,
Где царствие Аида с благоверной.
Ты станешь другом этим всеблагим, –
Как гений дружбы, искренной и верной.

Твои руки меня не волнуют,
Как волнует кипенье весны, –
Я возьму их в свои и другую
Вспоминаю, как вешние сны.

Я могу приласкать эти руки,
Сжать их так, что послышится хруст, –
Отдаются и ласке и муке
Идеально красивые руки,
Я же весь равнодушием пуст…

Твои руки лаская, сжимая,
Я пытался представить порой,
Что сидит со мной рядом другая,
Что в руках моих руки другой.

Я хотел быть во власти обмана
И ласкал…
– Мы не те, мы не те…
Мы прекрасны, совсем без изъяна…
Мы не те, мы не те, мы не те…

Я стремился к обману упорно
И терзал…
– Мы не те, мы не те…
Мы и муке садистской покорны…
Мы не те, мы не те, мы не те…

Вы не те, никакого сомненья, –
Вы недавнего прошлого след;
Тут бессмысленно ждать отторженья;
Тут лишь «Да!», а когда-то – лишь «Нет!!»

Это «Нет!!» и сегодня мне мука;
Это «Да!» – не откроет мне рай.
Жизнь людская – жестокая штука,
Так готовься услышать: «Прощай!»

Твои руки меня не волнуют,
Как волнует кипенье весны, –
Я возьму их в свои и другую
Вспоминаю, как старые сны…

Дай хоть руку на прощанье;
Горек этот час.
Вот и кончилось свиданье, –
Всё в последний раз.

Тусклой лампе над подъездом
Тьмы не превозмочь.
Лишь гудки у переезда
Рассекают ночь.

– Счастье вечным не бывает,
Нет таких чудес, –
Мне по рельсам отбивает,
Мимо мчась, экспресс.

Пролетел… Не слышно стука,
Говорка колёс.
Только издали «Разлу-у-ка!»
Крикнул паровоз.

Дай хоть руку на прощанье,
Горек этот час.
Пронеслись любовь, мечтанья –
Всё в последний раз.

Дай мне руку на прощанье
В этот поздний час.
Позади любовь, терзанья, –
Все в последний раз.

Тусклой лампе над подъездом
Тьмы не превозмочь,
Лишь гудки у переезда
Лихорадят ночь.

– Счастье вечным не бывает,
Нет таких чудес! –
Телетайпом отбивает
Мне ночной экспресс.

Пролетел… Не слышно стука,
Говорка колес.
Что ж, разлука, так разлука,
И не надо слез…

Дай же руку на прощанье
В этот подлый час.
Распрощальное свиданье
В эту ночь у нас.

Студентом мне пришлось несладко,
Жевал порою чёрт те что.
Но кончен ВУЗ, потом Камчатка,
И вот я сшил себе пальто…

Есть и другое барахлишко:
Костюм, рубашки, шляпа-фетр…
Но всё же главное – пальтишко!
Суконце ой-ёй-ёй за метр.

Пальто, исполненное чванства,
Имеет страшно гордый вид
И в шифоньере всё пространство
Занять собою норовит.

Его округлые глазёнки
(Шестёрка пуговиц) косят
Туда, где съёжился в сторонке
Его потрёпанный собрат.

Его предшественник-коллега,
Заслуженный пенсионер,
Хлебнувший и дождя, и снега –
Моей обнове не в пример.

Годами чёрными помятый,
Мой верный друг с голодных пор,
Знакомый с молью и заплатой,
И мой студенческий позор.

– А на помойку не пора ли? –
Цедит нахальный нувори́ш. –
А, впрочем, и бомжу едва ли
Такой одёжкой угодишь.

Тебе давно бы быть в утиле!
Обносок, грязный инвалид!
И как его сюда пустили?!
Да он нас молью заразит!

Все тремпеля моя обслуга,
Среди пальто я знатный VIP,
И нá тебе – мне клеят друга,
А он какой-то грязный тип!

Все вешалки мои холопки,
Хозяин – личный манекен!
Я что – в шкафу или в кладовке?
Зачем тут этот старый хрен?!

………………………………..

Куда ж деваться от нахала?!
Назвав все вещи барахлом,
Пальто владельца оседлало, –
Мы на свидание идём…

Давно знакомая дорога,
Да я теперь совсем не тот.
Себя блюла ты очень строго,
Потом замужество, развод.

Да не со мною – с иностранцем…
Житьё-бытьё в чужих краях
С каким-то вроде бы голландцем,
А в результате – полный швах.

И надо всё начать сначала,
И мы встречаемся опять, –
И денег у меня немало,
И положеньице под стать…

И вот как прежде два порога
Соединил опять мой след.
Тебе я нравился немного,
Но, Боже мой, как был одет!

Ты знала всё:
мои лишенья,
Мою любовь,
что я неглуп,

Но всякий раз была в смущеньи
От ярко красного презренья
Идущих мимо наглых губ.

Я лез, как говорят, в бутылку
И в эту наглую ухмылку
Готов был плюнуть сгоряча.
О как же ты тогда страдала, –
Мы оба были в чём попало,
А я в сердцах рубил сплеча.

Скажи, я встал бы вверх ногами,
Я б на руках тебя понёс,
Пускай себе кривят губами…
Сейчас совсем другой вопрос.

Моя прелестная обнова,
Красуясь на моих плечах,
Сильнее, чем любое слово
Расскажет о моих понтах.

Моя любимая, ты вправе,
Хоть я сутул и долговяз,
Мою любовь в такой оправе
Считать ценней во много раз.

Десятком слов и парой взглядов
Ты, правда, дашь понять о том,
Что выше всяких там нарядов,
Но как забыть гадюк и гадов,
И наших душ былой надлом?!

Сомнений нет, моя вещица,
Парижской моды страстный крик,
Собой заслуженно гордится,
Задрав свой модный воротник.

Поезда подходили, потом отходили;
Выпустив и впустив, и хлопнув дверями…
Уносились в тоннель, простреленный навылет
Тьмою с фонарями…
А я всё ждал и ждал…
Напрасно!..
К полуночи шло…
Вагоны пустели…
С красного на зелёный, с зелёного на красный
Менялся свет светофора в тоннеле…
А время ползло и ползло себе мимо
Каким-то усталым, потрёпанным мимом.
В его непрестанном и жгучем кривлянье
Читалось: «Напрасны твои ожиданья!».
Уйти бы, уйти – и надеждам конец;
Да только они тяжелей, чем свинец –
Подняться нет сил…
Точно ствол у виска,
У сердца готовит свой выстрел тоска.
Пока же в душе только тихая грусть,
И тихо шепчу я себе:
«Ну и пусть…».

Квадратная комната.
Свет заходящей луны
На натёртом паркете пола;
Прилив глухонемой тишины,
Её предночное соло…
Тик-так, тик-так…
Откуда это?…
А…

Маленький, шустрый,
Двенадцатиглазый будильник
Отбивает привет
Из соседней комнаты.
Там зажжена люстра,
И в щели дверные сочится свет.

И вновь тишина ослабляет объятья:
Ко мне пробивается призрачный звук –
Я слышу, снимают вечернее платье,
Ласкает оно белизну Её рук…

О смелые ласки блестящего шёлка!
Вы жжёте мне сердце сильней и сильней:
Соперник повсюду –
Он в зеркале, в щёлках,
В одежде Её,
Даже в скрипах дверей…

Он к разным вещам прикасался когда-то,
И вот, от желаний былых трепеща,
Он может коснуться Её нагловато,
На годы запрятанный в этих вещах.
Он здесь говорил и смеялся когда-то,
И голосом спрятался в петлях дверей;
Он может теперь каждый день сипловато
О всячине всякой поскрипывать Ей.

Я вижу соперника в глади зеркальной –
Он взором своим серебро напитал
И может теперь, ухмыляясь нахально,
Её обнимать из бездонья зеркал…

А вот…
Сороконожкой прыткой
По мне змеится чей-то взгляд –
Это Его письма, Его открытки
В щёлку ящика злобно глядят…

Я ловлю этот взгляд ядоглазый
На себе уже много недель;
Стоит мне обернуться, и сразу
Он стремительно прячется в щель.

Вдруг о Нём половицы паркета
Заскрипели в звенящей тиши:
«Раз не вырвать Его из предметов,
Как же вырвать из женской души?»

И от этого злого вопроса
Полыхнул чернотой полумрак…
За окном прошумели колёса,
И ответили эхом: «Никак!».

……………………………………………

Тик-так, тик-так, тик-так…
Потемнеют краски на картине,
Отпылает прошлое в душе…
Ну а что останется в графине?
В зеркале?
В петлях дверных?
В гардине?
Всюду, где живут Его клише…

Будут мчаться годы за годами,
И под шелест жизненных страниц
Он почти сотрётся в Ней чертами
Моего лица и прочих лиц…

Квадратная комната.
Угасающий свет луны
На натёртом паркете пола;
Прилив глухонемой тишины,
Её безмолвное соло…

Порой тишина ослабляет объятья…
И по мере того, как сгущается мрак,
В душе оживает шуршание платья,
Но твёрд седовласого Хроноса шаг…
Тик-так…