Стихотворения. Проза - Леонид Дмитриевич Семёнов

В темную ночь над памятью снов вдохновенных [2]

песни раздались мои

стонами робко-звонкими.

В теплую ночь так цветы на могилах священных

тянутся в звездную высь

стеблями нежно-тонкими. [3]

Заря боролась со звездами, [6]

тебя я ризою обвил, [7]

осыпал пышными цветами

и кротко с тихими мольбами

земле родимой возвратил. [8]

И над тобою преклоненный,

я долго плакал в тишине

и внял обет душой смущенной,

что ты подругой обновленной

однажды явишься ко мне.

С тех пор прошел я путь тяжелый,

скитался долго одинок

и, обходя чужие долы, [9]

из терний, тихий и веселый,

для встречи новой сплел венок. [10]

На утренней звезде [12] [13]

у трав мы тихо вопрошали:

скажите, травы, где

пророк без гнева и печали?

Был день заветный недалёк,

мы певчих птиц спросили в роще:

скажите, где пророк,

пророк веселый, полный мощи?

Был солнца зной невыносим,

спросили мы у дев стыдливых,

не встретился ли им

пророк любви, пророк счастливых? [14]

Но, шелестя у наших ног,

дремали травы без тревог,

но песни птиц не умолкали

и мы ответа не слыхали.

Смеялись дочери земли;

они купаться к морю шли...

Я пустынею робко бреду

и несу ей свечу восковую.

Ничего от пустыни не жду,

ни на что не ропщу, — не тоскую.

Тени жадно столпились кругом,

их пустыня мне шлет роковая.

Неповинен пред ней я ни в чем,

как невинна свеча восковая.

Кем, зачем мне она вручена?

Я не знаю, пред тайной робею...

Но не мною свеча зажжена,

и свечи загасить я не смею...

Томительна глухая ночь,

но мирно теплятся лампады,

и духа, полного отрады,

забвенью сна не превозмочь.

Мы ждем. Мы рано в храм пришли,

надели белые одежды

и в полночь — мира и надежды

достойно жертвы принесли.

Печать позорную греха

мы смыли чистыми слезами,

престол украсили цветами

и ждем с молитвой Жениха.

И мы дождемся: Он придет —

при звуках радостных цевницы

и с первым отблеском денницы

нам искупленье принесет.

К Нему навстречу потечем

мы с громким гулом ликованья

и со слезами упованья

мольбу за спящих вознесем.

И будет тих — глубокий взгляд

святых очей Его над нами

и над склоненными главами

слова прощенья прозвучат.

Мы ждем. Молчит глухая ночь,

но ярче теплятся лампады,

и в сердце веянья отрады

забвенью сна не превозмочь. [17]

Я затеплил свечу и молюсь горячей,

и Кому я молюсь, — я не знаю.

И увидит ли Он жар молитвы моей,

и услышит ли зов, — я не знаю.

Но я видел в младенчески-ясных очах

отблеск тайны святой и прекрасной.

И я видел чело молодое в лучах,

озаренное думой прекрасной.

И правдивое слово сказать я боюсь;

отчего я боюсь, — я не знаю.

Но затеплив свечу, горячей я молюсь

и о ком я молюсь, — я не знаю.

Когда в полночь с башни монастыря

прольется в долины медленный и протяжный звон,

и месяц, поднявшись над лесом,

зальет своим матовым блеском

всю окрестность,

я выйду к тебе.

Я выйду осторожно, как ласковый ребенок,

и подойду к глубокому, спящему озеру.

Ты встанешь передо мной бескровная и белая как туман, [20]

откинешь назад свои мягкие, как водоросли, волосы

и, обвив мне шею гибкими и прозрачными руками,

сама холодная, как вода,

прижмешься ко мне с долгим любовным поцелуем.

Ты будешь молить меня о чуде.

И чудо свершится:

я отдам тебе огонь и плоть,

волью в твои жилы свою красную кровь,

и счастливая, как рыбка ты мелькнешь,

и уйдешь от меня в далекие, вечные страны.

Утром скажет барышня в церкви

про инока с белым лицом:

“Отчего он так бледен?”

А сама она — розовенькая, как заря

в своем белом платьице и белой шляпке.

Когда зардевшись и робея,

ты переступишь мой порог, —

победой жизни пламенея,

нас примет радостно чертог.

Но все уйдут, умолкнут речи,

один останусь я с тобой.

Я загашу поспешно свечи