Макс Армай - 33 Буквы

Тонким, белым покрывалом —
— Первый снег.
Взгляд — холодным, острым жалом,
Из под век.

Завершив метаморфозы,
До конца,
Осень лишь отёрла слёза,
Зло, с лица.

Растеряла, весь раздала
Цвет листве.
Что имела — не держала
При себе.

Только листья, вспышкой пёстрой
Птичьих стай, —
— Под ноги деревьям мёрзлым,
В листный рай.

Зрела холодом и ветром
Всё душа.
Распрощалась осень с летом
И ушла.

Обретая утешенье
В белизне,
Бродит осень, зимней тенью,
По Земле.

В этом мире зарождается душа.
Зреет болью: мир — что лезвие ножа.
Словно плотью, обрастает глубиной
И уходит прочь неведомой тропой.

Кто-то думает, что к Богу, или в Ад.
Что — неважно, ибо всё нам — не впопад.
И добро, и зло — ловцы лишь наших душ,
И не истина важна им — важен куш.

В этом мире нет надежды на судьбу.
Надо жить, гоня и злобу и мольбу.
И чем глубже, чем израненней наш дух,
Тем упорнее сраженье этих двух.

Сон на веках, как тяжесть свинца.
Но глаза открываю я снова,
Чтоб, взволнованным взглядом самца,
Рассмотреть эту прелесть в бордовом.

Ведь и вправду — весьма хороша!
Я волнуюсь уже немного.
Жаль лишь только, что, всё же, не та,
За которой — в огонь бы и в воду.

Я таращусь во все глаза.
Мои мысли совсем уже вздорны.
Вот и станция. — Жаль, что ушла!..
Но, зато — вошла прелесть в чёрном.

Воздух пропитан светом.
Я неба хлебнул, как вина.
Жизнь — верная смерти примета,
Но пить её надо — до дна.

Пойду и нахрюкаюсь в доску
Свободой субботнего дня.
В свободе моей — мало лоску,
Но много — тоски бытия.

Из ночного кошмара, из омута сна,
Прихожу, возвращаюсь обратно сюда.
Прихожу, возвращаюсь, как камень — на дно,
Из того, что лишь будет, в то, что было давно.

Кто-то искренне верит, что рай есть и ад.
Кто страшится мучений, кто жаждет наград.
Только это (так вышло!) — не суть, а вода:
Мы с рожденья в аду! — Вот такие дела…

Я коснулся во сне ста завес бытия.
Я был в мире, откуда изгнали меня.
Я низринут, отвергнут, я стёрт до нуля,
Чтоб понять: что не мир — сам себе я судья.

Каждый день — что кусок сухаря:
Зубы ноют — да есть хочу.
Может, право, всё это зря?
Может, так. Да я промолчу.

Булку сдобную — вот бы что съесть!
Чтобы жизнь — бутерброд с икрой!
Только знаю — сомнительна честь
Перестать быть самим собой.

Пусть мозоли в костлявой душе. —
— Не заплыть бы ей только жирком!
Лучше в сотый раз крикнуть. — Туше! —
— И кольнуть жизнь усталым клинком.

…Ешьте яблоко, с Евой, Адам. —
— Хуже ада, прилизанный рай.
Лучше, право, терзаться от ран,
Чем скучать среди ангельских стай.

Небо сорвалось покатами крыш
Туда, где углом горизонт.
Если ты знаешь, зачем же молчишь,
Паузой несыгранных нот?

Не спрятать в молчании горький ответ:
Мы знаем его наперёд. —
— Ведь дальше, увы, ничего уже нет.
Куда же нас чёрт несёт?

Но осень, из листьев, оставила след,
Что брошен закатной тропой:
Коль хочешь — иди миллионы лет,
А нет — возвращайся домой.

Да только — где он, этот самый, наш дом?
В котором из тысяч времён?
Реальней уж встреча с Чеширским котом!
Так что, вставай! — И идём!

Отраженьем холодным в оконном стекле.
Только собственной тенью на этой земле.
Или взглядом, что мир направляет в себя,
Ощущаю тепло своего бытия.

Задыхаясь от множества всяких границ,
Я, наивно, свободе завидую птиц.
Хотя знаю, что счастье, отнюдь не всегда
Вместе с тем, у кого вместо рук — два крыла.

В поток времён зайдя по щиколотку,
Где ноябрём свинцово дышат струи,
Я сделал очень странную находку —
— Весенний день, из солнечной лазури.

Разбился свет сиянием окошек,
И ветви все — в лучистой паутине,
Там небо синее — как россыпь ярких крошек,
Что снопом брызг — из под моих ботинок.

И я бегу, за хвост цепляясь ветра,
Рекой времён спеша куда-то дальше.
И, может быть, так доберусь до лета,
А может, всё же, — утону чуть раньше.

Хмурым утром,
когда,
спится так глубоко,
И метелью кружит первый снег,
Добродетели с губ утерев молоко,
Мы все дружно решили — побег!

Приложившись поленом к святому Петру,
Мы сказали. — Прости и прощай!
А затем, в небесах, провертели дыру
И навеки покинули рай.

Что же делать — всё надо познать самому!
Как иначе, хоть что-то понять?
И крадёмся мы в ад, повидать Сатану,
Разобраться, но не принять.

Может быть, мы не правы, но то — не вина:
Вечных истин терзающий зуд.
И пусть страшно, мы, всё же, идём туда,
Где не слышно ангельских труб.

Опускаясь всё глубже, в извечную тьму,
Мы не ждём, что нам будет легко:
Мы надеемся там испытать Сатану
И понять, — кое-что, — про зло.

Щипну себя за мочку уха, —
— Мне стала жизнь дурацким сном:
Пусть парка — злобная старуха, —
— Кольнёт себя веретеном.

Пусть выронит на землю пряжу,
Досадуя на мой щипок.
Пусть, может, обругает, даже.
Хотя, какой ей в этом прок?

Мне всё равно. — Была б свобода!
Чтоб вне судьбы жить целый миг!
Шли б терции — за ротой рота,
А время — не меняло б лик!

Мне осень стучится в окно ноябрём,
Деревья раздев догола.
Ты знаешь сама, где зимою твой дом.
Ну что же, мой друг, пора!

Погрузим в машину, что дал огород:
Картошку, чеснок и лук.
Помедлим немного с замком у ворот,
И вот, мы в пути, милый друг.

Под рокот мотора и шорох колёс,
До самой весны — в Москву.
Я знаю — не будет ни вздохов, ни слёз,
Но если взгрустнёшь — я пойму!

Как глина, густа тишина. —
— Вязнет малейший звук.
Стрелки часов, не спеша,
Ползут уж не первый круг.

А я всё сижу и жду.
Жду, хоть какой-нибудь знак.
Смотрю, сквозь стекло, на Луну,
Ползущую кое-как.

А, может, просто сижу.
Смакую времени бег.
Меняется как, гляжу,
С богом, и сам человек.

Как глина, густа тишина.
Прилипчива, словно рок.
На цыпочках, не дыша,
Вокруг меня ходит бог.