Хуан Хименес - Вечные мгновения

Судьба взяла мое сердце
и тебя вложила мне в грудь.
Ты меня не можешь отторгнуть,
я тебя не могу отторгнуть, —
друг без друга нам не вздохнуть!

Ты и я, я и ты — это мы с тобою, —
эти звенья не разомкнуть!
Море и небо, связанные судьбою,
небо и море суть.

Как мальчик, сытый по горло
учебой, что-то рисует —
без цели и без сюжета,
так и я бездумно тасую
птиц безголосых,
тучу безгрозовую, пустую
комнату без отголосков
и цветы без цвета…

…Сколько слов туманных,
произнесенных всуе!..

Тоскуют земля и небо,
и я —
тоскую.

Надежду свою, подобно
блестящему украшенью,
из сердца, как из футляра,
я бережно вынимаю;
и с ней гуляю по саду,
и нянчу ее, как дочку,
и, как невесту, ласкаю,
…и вновь одну оставляю.

Мое сердце ушло вперед, —
так часы убыстряют ход,
размечтавшись о светлом часе…

Но ко мне не явилось счастье:
уломать его не дано
никому из нас — ведь оно
не отметка на циферблате!

Хмурой явью заволокло
это суетное число,
обреченное на распятье…

Отвожу, объятый тоской,
стрелку сердца на непокой!

Летят золотые стрелы
с осеннего поля брани.
И в воздухе боль сочится,
как яд, растворенный в ране.

А свет, и цветы, и крылья
как беженцы на причале.
И сердце выходит в море.
И столько вокруг печали!

Все жалобно окликает,
все тянется за ответом —
и слышно: — Куда вы?.. Где вы?.. —
Ответ никому не ведом…

Лишь ты со мною, солнце, друг душевный!
Как пес, ты лижешь кромку одеяла,
и в золотой подшерсток зарываюсь
рукой усталой.

И все пережитое
отходит… дальше… дальше!
Я немею
и только улыбаюсь как ребенок,
почти утешен ласкою твоею.

Глаз не смыкаешь, солнце,
надежный сторож всех моих падений,
и, заходясь невнятицей и гневом,
бросаешься на тени,
пустые наваждения, безмолвно
грозящие в закатном запустенье.

Гвоздь потоньше, гвоздь потолще…
Что с того, какой войдет?
Как ни бейся, мое сердце,
а картина упадет.

Тебя, как розу,
я растерзал, отыскивая душу,
и не нашел ее.
Но все вокруг,
весь окоем и все за окоемом —
и море, и земля —
все налилось
живительным и смутным ароматом.

Ни разу до этой минуты
так тяжко не падало слово
«молчи» —
словно рот забивая
землею…
До этой минуты,
когда так напрасно я ждал,
что ты мне ответишь,
болтунья!

Луна, еще не снятая с мели,
слепит
ночную половину моря,
темно-лилового, где, полные норд-вестом,
темно-лиловые разбухли паруса,
отсвечивая розою востока…
Посеребревший маленький маяк
выкрикивает трижды:
— Земля! Земля! Земля!

Опять земли.
Последняя. И первая. Моя.
Земля!

Камень вчерашнего дня
брось и усни. И опять
он возвратится к тебе
утренним солнцем сиять.

Впервые она предстала
в одеждах белее снега, —
я, словно мальчишка, влюбился.

Менять принялась наряды:
один роскошней другого,
я стал ее ненавидеть.

Затем предстала царицей
в сверканье камней драгоценных, —
я был вне себя от гнева.

…Но стала она раздеваться.
И я тогда улыбнулся.

Осталась она в тунике —
прекрасна и непорочна.
И вновь я в нее влюбился.

Но вот сняла и тунику,
она впервые — нагая…
О страсть моей жизни, поэзия —
нагая, моя — навеки!

Сегодняшняя правда
была настолько ложью,
что так и не смогла осуществиться.

Я снова у мостá любви,
соединяющего скалы,
свиданье вечно, тени алы —
забудься, сердце, и плыви.

— Мне за подругу вода речная:
не изменяясь, не изменяя,
она проходит, и век не минет,
и покидает, и не покинет.

Твой сон — как мост в ночных просторах,
ты по нему бредешь в тиши.
Внизу — как сновиденье — шорох
не то воды, не то души.

Я узнал его, след на тропинке,
по тому, как заныло сердце,
на которое лег он печатью.

И весь день я искал и плакал,
как покинутая собака.

Ты исчезла… И в дальнем бегстве
каждый шаг твой ложился на сердце,
словно было оно дорóгой,
уводившей тебя навеки.

Не торопись, поскольку все дороги
тебя ведут единственно к себе.

Не торопись, иначе будет поздно,
иначе твое собственное «я»,
ребенок, что ни миг — новорожденный
и вечный,
не догонит никогда!

— Хотя бы отзвук птицы,
заглохший на лету!

— Забытый запах розы
в заботливых глазах!

— И синий отсвет неба,
погасший на слезах!

Явилась черная дума,
как будто бы птица ночи
в окно среди дня влетела.

Как выгнать ее — не знаю!

Сидит неподвижно, молча,
цветам и ручьям чуждая.

Мимо иду — тополя
песню поют под ветром;
и каждый, и каждый, когда прохожу, —
о любовь! — забвенье
и воскрешенье другого.

Один только тополь, один — о любовь! —
поющий!

Душу мне солнце заката
озолотило вчера.
Золото вынул я ночью,
глянул. Одна мишура!

Сердцу луна на рассвете
бросила горсть серебра.
Двери я запер наутро,
глянул. Одна мишура!

Остановились чаши на весах:
одна в земле,
другая в небесах.