Хуан Хименес - Вечные мгновения

Луч в радужной аркаде запутался, играя,
и отсвет зелен, розов, янтарен, фиолетов;
бежит вода из чаши и ниспадает с края
висячими садами несчетных самоцветов.

Осыпал клест округу руладою чеканной,
простившись со своею серебряною клеткой.
Пронизанная солнцем, дрожит струя фонтана,
мерцая то багряной, то золотой расцветкой.

…Долина задремала. Одиннадцать. Ни тени.
Бьет колокол, и небо изранено стрижами.
И под волшебной синью толпятся сновиденья,
на немудреный праздник сходясь в безлюдном храме.

Неделя солнца и воды!
Веселье солнца и воды!
— Моей любви, моей беды! —
…Похмелье солнца и воды!

Над карнавальной суетой
бьет в окна ливень золотой!
— А сердце бродит сиротой! —
И вечер серый и пустой…

— В ее зрачках вечерний свет,
как будто верности обет.
(Вечерний свет, неверный свет!)
— Не узнаешь? — И да и нет…

Неделя солнца и воды!
Веселье солнца и воды!
— Моей любви, моей беды! —
…Похмелье солнца и воды!

Все было к исходу дня
лимонным и синим, мама.
Все было к исходу дня,
как на сердце у меня.

А сердце его глухое
молчало, меня казня!
…Все было к исходу дня
лимонным и синим, мама.

Уходит память,
тонкими ступнями
волнуя на ходу сухие листья.

Там, позади, покинутые стены,
а впереди все мертвенней и мглистей
теснятся по обочинам деревья
и сотни глаз выплакивает ливень —
как будто слепнет замершее время.

Я позади, но дом необитаем,
меня там нет, и вспоминать не надо…
Что ж, распростимся с тою, что уходит,
не бросив даже взгляда!

Не будь же слеп!
Не поцелуй руки,
целуя хлеб!

Воскресный январский вечер,
когда ни души нет в доме!

…Зелено-желтое солнце
на окнах, и на фронтоне,
и в комнате,
и на розах…
И капают капли света
в пронизанный грустью воздух…
Протяжное время сгустком
застыло
в раскрытом томе…

На цыпочках тихо бродит
Душа в опустелом доме,
упавшую крошку хлеба
разглядывая на ладони.

По закатному золоту неба журавли улетают… Куда?
И уносит река золотая золоченые листья… Куда?
Ухожу по жнивью золотому, ухожу и не знаю — куда?
Золотистая осень, куда же?.. Куда, золотая вода?

Море за садом?
Сад за кормой?

Слушая песню, идти с нею рядом?
Слушать, как песня прошла стороной?

Вспыхнуло солнце, родная моя,
и лучи вместо ливня пролились на сад.

Вспыхнуло солнце, родная моя,
и глаза мои свет, а не слезы струят.

Пели. Все время пели.
Где они пели — птицы, которые пели?

В дождевой канители заледенелы
голые ветки. Но — пели! Пели
птицы. В каком краю они пели —
птицы, которые пели?

В клетке — ни канарейки, ни свиристели.
Птицеловы не проходили. И опустели
рощи. Где ж они пели на самом деле?

Не знаю, где они пели,
птицы… Но пели — пели! —
птицы, которые пели.

Художник, ты изобразил
меня так живо, так правдиво,
что верится мне: это — я;
теперь меня изобрази, во
всем не схожего со мной,
чтоб верилось: изображенье — лживо.

Сад поливают. Свеже пахнет ранней
фиалкою. На лавре орошенном
ликует воробей.
Как хорошо нам,
поэтам, в ожиданье
апреля, словно бога молодого!

Душа яснеет вместе с небесами!
И сердце, как гнездо, уже готово
под кротким зтим светом
ожить новорожденными птенцами, —
овеянное розою медовой
и ландышевым цветом.

Зеленый лавр мой, сердце молодое,
заря души:
— Так здравствуй, час грядущий!

…Не умолкает выводок, поющий
из потаенной кущи,
омытой вешней голубой водою!

Свежеет ночь, светлея.

Луной, уже косою,
белен забор.

Соцветия шалфея
под крупною росом
закрылись и почти не шевелятся,
но все душистее.

Зеленой дрожью
сквозит звезда из гущины акаций,
катясь во тьму слезинкою глухою…

Вращается земля…

И в час погожий,
в забытый час привета и покоя,
сама неприхотливость
прекрасна навсегда: и эти кони,
что мягким ржаньем на далеком склоне
зовут друг друга;
и сонный бриз; и нищая излука;
и трель сверчка… Петух звонкоголосый
ударил зорю, пробуждая розы
и высекая первый блик рассветный
в долинах неба…

Вифлеем[25] нисходит
в любой закут невзрачный…

Цвета почти бесцветны
и как стекло прозрачны…

Блеял ягненок, малыш-непоседа,
осел, вдохновенно и страстно,
рассказывал что-то соседу.
И пес громогласно
со звездами вел беседу.

Я пробудился. И вышел. И слепо
пошел по небесному следу,
по волнам цветочного полотна,
по росному слепку
облачного руна.

В мареве теплом неясном
опушка ближнего леса;
горизонт, золотой и атласный,
полон лунного блеска,
как сказочная страна.

В груди какие-то всплески,
словно плещет струя вина.

Дверцу в сказку я приоткрыл с опаской —
и Младенца в яслях осветила луна.

Глубокий час, сиреневый и синий,
в янтарных теплых звездах!

— Плеща колоколами,
как темными крылами,
гудит вечерний воздух. —

Прозрачно растекается в низине
каленый ветер горный,
клоками рдеет облачное пламя,
и небеса просторны.
Ангел детства,
такой же светозарный, тихо реет.

— Плеща колоколами,
как темными крылами,
округа вечереет. —

Последних роз вершится чародейство,
и смутной головою
клонюсь я к саду, к теплым самоцветам,
зелено-голубым за полумглою.
И сердце не печалью,
но золотом и светом
исходит…
Лишь теперь я различаю
грядущий день твой, светлое былое!