В «SCHLOSSPARK'E»
Брату Сереже и сестре Лене
Даже в городе пахнет весною.
Мы с утра забираемся в сад.
И сидим над мутной водою,
Глядя на зеленых утят.
Их нырять учит взрослая утка,
Утиная старая мать…
В марте можно целые сутки
Бездельничать и гулять.
Выползают на улицу дети,
По асфальту гоняют волчки.
Я закину легкие сети
Движением быстрым руки.
Буду ждать терпеливо улова,
Я не знаю, что он принесет,
Только верю, что будет снова
Много песен и много забот.
Цветаевой (после прочтения «Ремесла»)
Ритмов неизведанных узор —
— Не любовь — звезда моя отныне.
Загляну завистливо в простор
«Ремесла» и разом кровь отхлынет.
Милостыню скудную подай,
Нищая протягиваю руку.
Грешнице покаявшейся — рай
Мне одно: пути в твою «Разлуку».
«Пусть верный путь неопытным укажет…»
Пусть верный путь неопытным укажет
Поэта искушенного рука.
Нет, ни духовное, ни мировое даже
Терпенье токаря у своего станка.
Работой долгой сделан стих короткий,
Но возвращается к нему опять.
Так ставит сапоги сапожник на колодки,
Чтобы им форму верную придать.
Не в словах и песнях звонких
О любви рассказывать —
Молчаливо, да сторонкой:
Узелок завязывать!
За улыбку, за пожатье —
Прочь условности,
(Можно скинуть вместе с платьем
Все условности!)
Без обетов, уверений
В верности.
Прочь унылое движение
Равномерное.
Ведь любовь всегда нежданной
Пулей носится.
Да из вражеского стана
Прямо бросится!..
— Руки за плечи откинуть —
В знак покорности.
Тело к телу пододвинуть,
Попроворнее..
Так из малого — большое.
Все из малого.
У тебя лицо худое
И усталое!
Когда в безделии проходит день,
Обычно воскресенье или праздник,
Нет дома никого, работать лень,
Тогда гляжу на милые проказни
Двух белых мышек, самки и самца,
Для них устроен из железа ящик,
Они грызут бумагу без конца,
Потом в гнездо ее прилежно тащат,
Пищат и прыгают, влезают в молоко,
И мордочки задравши высоко,
На задних лапах поднимают тело.
Не скучно им, у них всегда есть дело!
Но если бы и мышь жила одна,
То и она б завистливо глядела,
На голубей у моего окна,
Которые друг друга любят смело.
«Ни на что не похоже, а как умолчишь!..»
Ни на что не похоже, а как умолчишь!
Только сны так бывали упорны.
Пред глазами весь день неотвязно стоишь,
Руки всунув в карманы задорно.
Твердо на землю встал, крепок, статен и прям,
Смотришь вдаль нерожденных столетий.
А лицом как хорош! Да ты знаешь и сам.
Позвала б, но на зов не ответишь.
Или пленница я, но тогда пощади,
Безоружна — бороться не стану.
А иначе… зачем ты меня победил
Друг, пришедший из вражьего стана!
«Из ничего — и ничего не будет!..»
Из ничего — и ничего не будет!
Дерзать, дерзать в пролете быстром лет.
Лишь звери воют в темноте — не люди, —
Свой на земле не оставляя след.
А кто боится кручи переходов
И из берложного глядит угла,
Пускай молчит и в сторону отходит,
Спасаясь меркою добра и зла.
Сонет (На отъезд Эренбургов)
Вчера убрали писем целый ворох,
Картины не остались на стене…
Мелькнула шляпа с вишнями в окне
И куртки кожаной метнулся ворот.
Мы не увидимся так много дней!..
Чужим и злым стал за вокзалом город!
Гляжу на отсвет красный семафора,
Домой не весело вернуться мне …
Я «Trautenaustrasse» помнить буду —
Свой первый посвящаю вам сонет,
Написан искренно, но очень худо,
Ведь я еще не опытный поэт.
Второй сложить хочу о «Prager Diele»,
О том, как мурзука — козой дразнили.
«Пять прозвонило на часах…»
Пять прозвонило на часах.
От солнца отсвет на полу,
Девчурки с бантом в волосах
Портрет неконченный в углу;
Халат купальный на стене…
Художник милый здесь живет,
Ему не нужен мой приход,
Но все равно стал дорог мне
С ним встречей двадцать третий год.
Я помню как он провожал
Меня из «Diele» в феврале,
Зоологический вокзал
Гремел и грохотал во мгле.
А мы стояли на земле!
Когда мой проходил трамвай,
Он весело кидал: «прощай»!
И было радостно потом
Входить мне в свой унылый дом!
Он знает новые слова,
В них слышен окрик бунтарей,
Оттуда с родины моей,
Где неспокойная Нева
И ветер свищет молодой,
Всех зазывая за собой!
«Не загрунтована еще земля…»
Не загрунтована еще земля:
Булыжники повсюду и ухабы.
Да, звоны памятного февраля
Замолкли, от того что были слабы!
Октябрь круто натянул вожжу
И хлыст его гудит, гудит набатом…
Я по Берлину целый год брожу —
— Сюда давно доносятся раскаты.
Не мне дано о будущем гадать.
Что я могу! — Глядеть на месяц круглый,
Любить, любить и ничего не взять,
Не надышаться теплотою смуглой!
Нужны другие — крепость ловких рук,
И взгляд пронзенный остротою стали
Ни в холод зим, ни в летнюю жару,
Чтобы они лопаты не бросали.
«Ни золото, ни матовость жемчужин…»
Ни золото, ни матовость жемчужин,
В груди неловкой нежности укол.
Не выбросить, не положить на стол,
И даже не сварить себе на ужин!
Упрямой нежности тупой укол,
Что делать с ним, он никому не нужен!
Я — как ребенок слаб и безоружен,
Когда учитель грозно подошел,
Молчу смущенная при каждой встрече,
Утеряны все верные слова,
Под тонкой блузой вздрагивают плечи,
Перебирают пальцы рукава,
Глаза опущены, чтоб скрыть признанье,
Как будто это первое свиданье!
«Одноцветную сплетают нить…»
Одноцветную сплетают нить
Сутки равномерно пробегая.
Но скажи, о чем мне говорить —
Кажется, я ничего не знаю!
Настежь растворенное окно,
Здесь в июне не запахло летом.
Во дворе асфальтовом темно.
— Милая наверно не об этом!
В Бриндизи — кривые переулки,
На панелях — мусор и окурки,
Мухами облепленные турки,
Вечерами голос моря гулкий.
В кабачках седые капитаны,
Сказками заморскими повеют.
А в ларьках печеные каштаны
Круто и заманчиво смуглеют.
Но еще темнее, чем каштаны,
Девушек синеющие косы
И заманчивей чем капитаны
Статные на пристани матросы.
Бывает боль пронзительнее стали
И горячее еще свежих ран.
А те, которые ее узнали,
Не спрячут шалость в боковой карман.
Еще в кафе задорные фокстроты,
На улицах вечерний поцелуй —
Но так портниха не начнет работы,
Не приготовив верную иглу!
