Маме
Хозяйки пронзительный голос
Прорежет воскресный мой сон.
А в детстве, на родине помню
Исаакия праздничный звон!
Я долго валяюсь в постели,
Тоскливо до боли вставать,
Которые мне надоели
Вести разговоры опять.
В столовой наверное мама
Поссорилась снова с сестрой.
Хорошая, милая знаю,
Идти мне дорогой иной…
Недаром я вспомнила детство,
Декабрьский снежный покой…
Устала, устала, устала.
Мне трудно бороться с собой.
Не выдержать всех испытаний,
Подъемы страшны и круты.
Бессильным, бескрылым достигнуть,
Достигнуть нельзя высоты.
А руку никто не протянет.
Быть может, случайно, в пути
И тот, для кого все предам я,
Столкнулся, чтоб снова уйти!
«Здесь в комнате игрушечной моей…»
Здесь в комнате игрушечной моей
Я не могу ее назвать иною.
Я в ней проплакала так много, дней,
А лампа светит также надо мною!
Простую мудрость я хочу познать,
Как возлюбить не одного, а многих,
И ничего не требуя, давать
Без ревности, сомнений и тревоги.
В Евангельи Спаситель нас учил,
Чтоб не к другим, к себе мы были строги,
Но если у меня не хватит сил,
Тогда иные разыщу дороги,
И я не знаю, будет ли предел…
Заманят беспредельностью паденья.
Пусть катятся тогда дней темных звенья.
Одно из двух: свой каждому удел.
«Мне все равно — мы люди или тени…»
Мне все равно — мы люди или тени,
Или приснился может быть наш век
Кому-нибудь из древних поколений…
Но я люблю, обняв твои колени,
И время останавливая бег,
Всю радость бытия познать в мгновенье.
Мне все равно, где я теперь живу
(Забыла даже на какой планете),
Гранитный берег ли хранит Неву,
Или на Литцензе играют дети.
Но мы порвем запутанные сети,
С тобою до конца тогда пойду.
Твоя звезда с моею вместе светит.
Я в это верю в песенном бреду.
Обои в весенних цветах,
Диван из зеленого плюша…
Но что же за ними, и страх,
Как тень пробирается в душу.
Нет силы его побороть,
Чтоб дух устремиться мог в вечность.
К земле пригвожденная плоть
Не может познать бесконечность.
А сердце совсем о другом,
О нем, о любимом, земном —
Унять не умеет тревоги.
Так я заблудилась в пути,
Обратно не знаю дороги,
Не знаю куда мне идти!
Слова — опустевшие улья
И образов нет. Как творить?
Кругом деревянные стулья
Да мыслей запутанных нить.
Здесь на чужбине больше и больней
Я русское люблю богослуженье.
Мне голоса поют в церковном пеньи,
Поют, поют о родине моей.
В снегу густом мелькает Мойка снова
И на углу наш сероватый дом,
Сарай, где на меня сходило слово,
Когда дрова колола колуном…
Вдруг вспомню детство, длинный год учебный.
В гимназии осенние молебны,
Квадратный класс с доскою на стене,
Там Моховая светится в окне.
Как хорошо, когда весь день отмечен
Простою радостью, как хорошо, когда
У алтаря мерцают свечи.
Без слов молиться прихожу сюда.
Разве я успела столько зла
Причинить на этом берегу!
Все, что было: силы и тепла,
Все ему напрасно отдала.
Господи, я больше не могу
Биться, точно в замкнутом кругу!
Мимо зимний проплывает день,
Блестки фонарей легли в снегу.
Наших встреч сама порвала нить.
И нырнула — городская тень —
В уличную пустоту бродить,
Потеряв часам вечерним счет,
Потушив сознание, вперед.
Но осталось темное пятно
Где-то в сердце, как его стереть,
Чтобы завтра стало все равно,
О чем песне утренней звенеть.
Все просто на Божьем свете
Земля и небесная твердь.
Герои, преступники, дети,
Удел их — жизнь и смерть.
Весна сменяется летом,
Червонная осень зимой,
Единая правда в этом
Хочу быть тоже простой.
Ночь («Где-то играют фокстрот…»)
Где-то играют фокстрот
Улица темная тянется.
Сзади упорно идет,
Верно преследует пьяница!..
Звяканье в сумке ключей…
Несколько памятных дней,
Прочее выдумка, бредни…
Долго сидели в последний
Вечер, глядели с тобой —
Пламя в спиртовке мерцало.
Ссора … Но этого мало,
Чтобы я стала чужой!
Ночь городская, бескрылая
Гирей пудовой в груди.
Все заклинанья забыла я.
— Милый навстречу приди!
Дом стоит у самого болота.
В окна дышит плесенью и мглой.
Сходит рам тяжелых позолота,
Раздается треск в стене глухой.
Надо вырваться, бежать отсюда,
Но кругом гигантские леса
Не пускают, и бессильно чудо
Мне послать молю я небеса.
Точно в сказке пусть придет нежданный,
Все равно архангел или вор,
Унесет из плотного тумана
В ту страну, где радостный простор,
Где не пахнет ржавчиной осина
И не квакает лягушек хор,
И не манит тонкая трясина
Заблудившийся в исканьях взор.
Ты мне сказал: «не сотвори кумира,
В себе самом источник бытия».
А непослушная запела лира
Все ту же милый песню про тебя.
Люблю, люблю. Не отвергай, но слушай,
Я не прошу венчального кольца,
Ни нитью прежней свяжем тесно души,
Чтоб одержать победу до конца!
И ты придешь зажечь во мне лампаду
Касанием горячих, сильных рук…
Мне оправдания искать не надо:
Я женщина и женщиной умру!
«В Шарлотенбурге мы теперь живем…»
В Шарлотенбурге мы теперь живем.
В нем нет музеев и преданий милых,
Одни асфальты серые кругом.
Все улицы похожи друг на друга,
Безмолвные, не слышится напев
В них улиц старых севера Берлина.
Безличные, казенные дома,
Подземные, железные дороги.
И каждый вечер душное кафе,
В нем те же лица, те же разговоры.
Как трудно здесь мне складывать стихи.
И только ночью на большое небо,
Усеянное звездами, взглянув,
Я слышу строк неясное биенье
И образов невоплощенных бег.
Хочу взлететь: один большой полет,
Падение, но будут пахнуть травы
И солнце снова медленно взойдет,
Чтоб на меня прищуриться лукаво.
И лежа без движенья на земле
Пойму впервые для чего жила я,
Неизгладимый не оставив след,
Совсем обычная, совсем простая.
Не будет слов, но радость прорастет,
Как прорастают из земли согретой
Посеянные зерна каждый год.
Мне по ночам так часто снится это.
«Любовь не птица — вылететь не может…»
Любовь не птица — вылететь не может,
Напрасно нежность прежнюю зову.
Где признаки того, что наяву,
А не во сне, ты был других дороже.
А ради сна забуду ли о том,
(Живая встреча памятней и ближе)
Что у меня почти невидный выжжен
След над губой другого жадным ртом.
И песню, из летящего трамвая,
Повиснув в убегающую тьму,
На повороте, улицы не зная,
Пошлю за то — случайное ему.
