Ознакомительная версия.
3
Расползаются слухи,
будто лава из Этны:
«В моду входят
узкие
брюки!
В моду входят
поэты!
Как встречают их,
боже!
Мода,
что ты наделала?!
В зале
зрителей больше,
чем поклонниц у тенора!..»
Это
слышу я часто.
Поднимаются судьи,
ощущая
начало
«священного» зуда.
Вылезают,
бранясь,
потрясая громами:
ах, мол,
разассонанс
вашу
милую маму!..
Как их вопли навязчивы!
Как их желчь откровенна!..
Вы простите,
товарищи
из тридцатого
века!
Не сдержался я,
хотя держался
месяцы.
Может, зря я вам твержу о мелочах!
Но поймите,
что́ для нас
эти мелочи,
в наших медленных,
бессонных ночах.
Эти мелочи
за горло взять могут.
Эти мелочи
тянутся к ножу…
Если правду говорить в глаза —
мода, —
что ж, считайте:
я за модой
слежу!
Отдаю ей дань
везде,
где возможно.
Повторяю:
продолжайся!
Звучи!..
Если Родину свою любить —
мода, —
с этой модой
смерть меня разлучит!..
Поднимается
поэзия в атаку,
отметая
словоблудие и лесть…
Знаю,
будут мне кричать:
«Опять в дидактику
ты, как прежде,
с головою залез!..
Это слишком…
Брось!..
Это – лишне…
Несъедобная —
для многих —
трава…»
Я спокойно отвечаю:
мне
лично
очень нравятся
высокие слова!..
Можно тьму страниц
заполнить балясами, —
пусть читатель
благоденствует всуе…
Только строки
не затем раскаляются,
чтоб потом на них
жарились глазуньи!
Чтоб взяла их
коленкоровая тина,
чтоб по цвету
подбирались корешки, —
расфасованное
мягонькое чтиво,
бесконечно тепловатые стишки.
Не для этого труда
поэты созданы!..
Но,
с другой стороны,
и я знавал
мастеров
произносить слова
высокие
и карабкаться
по этим словам!
Пробиваться к чину,
должности,
известности,
вылезать из кожи,
воду мутить.
Повторять:
«А я стою за власть
советскую!..»
Думать:
«Мне должны за это
платить!..»
Черта с два такие
верят во что-нибудь!
Но в любой кутерьме,
в любые дни,
к сожалению,
они
никак не тонут —
на поверхности
плавают они.
Это
их специальность и призвание.
Но закашляйся,
холуйское вранье!
Для меня
за высокими
словами —
настоящее,
кровное,
мое!
Очень тихое порой,
очень личное,
то летящее
в кипении и грохоте!
То больное до слез,
то неслышное, —
но
мое,
всегда мое,
до самой крохотки.
Я
высокие слова,
как сына, вырастил.
Я их
с собственной судьбою связал.
Я их,
каждое в отдельности,
выстрадал!
Даже больше —
я придумал их
сам!
Выше исповеди они,
выше лирики…
Пусть бушует в каждой строчке
простор.
Пусть невзрачные тетрадные листики
вместе с хлебом
лягут к людям
на стол!
Чтоб никто им не сказал:
«Угомонись!..»
Чтобы каждый
им улыбкой ответил.
Потому что создаем мы
коммунизм —
величайшую
поэзию
на свете!
Знаю:
будет на земле
от счастья тесно!
Я мечтаю,
что когда-нибудь смогу
не построчно получать,
а посердечно:
хоть одно
людское сердце
за строку.
Да!
Мы – камни
в фундаментах
ваших плотин…
Ход истории
точен и необратим.
Но опять мы встаем
из дымящихся лет,
мы —
живые, как совесть.
Простые, как хлеб.
Молодые,
как самая ранняя рань…
Мы
не верили
в ад.
Мы плевали
на рай!
Мы смеялись над богом!
Сами были богами.
И планета
гудела у нас под ногами…
Каждый день приносил вороха новостей.
Целовали мы теплых,
сопящих детей.
Уходили из дома
туда, где бои,
веря в сердце свое.
Веря в руки свои…
Сомневались мы?
Да.
Тосковали мы?
Да!
А еще
называли свои города
именами любимых.
И, жизнь торопя,
открывали
себя,
утверждали
себя!
Выходили со смертью —
один на один…
Да!
Мы – камни
в фундаментах
ваших плотин.
Но у этих спокойных, молчащих камней
было столько
пронизанных радостью дней!
Было столько любви,
было столько мечты!..
Мы
с планетой своей
говорили на «ты».
Нас несли самолеты.
Везли поезда…
Жаль, что времени
нам не хватало всегда!
Что его
никому не давали взаймы…
В землю
благословенную
падали
мы.
Оборвав свою песню,
закончив пути, —
семенами ложились,
чтоб завтра
взойти!
Мы мечтали о том,
как вы станете жить.
И от будущих дней
нас нельзя отрешить.
Мы
спокойны за вас.
Мы
обнять вас хотим.
Мы —
основа.
Фундаменты
ваших плотин.
Я пишу письмо в ХХХ век.
Просто.
Без особенных подробностей…
Слышу:
«Размахнулся человек!..
Эй,
приятель,
не помри от скромности!
Фантазируй!
Мы таких
видали.
Взялся удивлять —
так удивляй!..
Но зачем в тридцатый?
Можно дальше!
Что уж ты
стесняешься?
Валяй!
В пятисотый!
В тысячный!
Чего там?!.
Ну, а если бить наверняка, —
ты б дожил
до будущего года,
пишущий
в грядущие века.
Сможешь?..»
– Я не знаю…
«Так-то,
парень!
Надо разобраться самому.
Твой эпистолярный жанр
забавен,
только он
не нужен никому.
Только он
никем не будет понят.
Ты об этом думал,
человек?..»
Я пишу.
И некогда мне спорить.
Я пишу письмо
в ХХХ
век.
Вы,
счастливые,
живущие в трехтысячном,
хоть на миг себе представить должны,
как в двадцатом веке —
строгое,
притихшее —
Человечество
глядит в лицо войны…
Почему мне это
иногда видится?
Почему мне в это
иногда верится?..
На последнем берегу —
Человечество…
Позабыты все цари
и все правительства.
Позабыты рассуждения о вечности…
На последнем берегу —
Человечество.
А над миром остальным —
туман стронция.
Никому не повезет,
не поздоровится.
Надвигается
бескровное месиво…
Речь идет не о годах.
Речь —
о месяце…
Все мечты о чуде будущем
брошены.
И осталось только прошлое.
Прошлое.
Много прошлого.
Чуть-чуть
настоящего.
Непонятного.
Хрупкого.
Пустячного.
А рассветы загораются
бледные…
Наступает все последнее.
Последнее!
Вот
последняя весна пришла —
нежная.
Никогда еще
такой весны
не было!
Никогда еще
так не цвели ландыши.
И запуталась роса
в травинках радужных.
И в реке —
теплынь.
Течет река летняя.
Все последнее,
последнее,
последнее.
Все кончается.
Конца
дожидается…
А в больнице
мальчишка
рождается.
Не урод рождается —
красавец рождается!
И плюет на все!
Ни с чем не считается.
Заявляет о самом себе
радостно!..
На него врачи глядят
с горькой ласкою.
Облака плывут над ним.
Светло.
Доверчиво…
На последнем берегу —
Человечество.
И над мертвою землею —
солнце медное.
С океана дует ветер.
Мертвый.
Медленно.
И проклятия
становятся нелепыми.
На земле
отныне
ничего не было!
И Эйнштейна
не было!
И не было
Байрона!
И дождей
не было!
И не было
сполохов.
И берез
не было!
И танца «барыня».
И грамматики.
И Лувра.
И пороха.
И никто не сохранит
в людской памяти,
что такое бог.
И нищий на паперти.
Что такое поцелуй —
влажный,
трепетный.
Что такое сон.
И листья.
И лебеди.
И не будет
ни спасителей,
ни спасшихся…
Хватит!
Что я?!
Ночь длинна и черна.
До того черна,
что можно запачкаться,
если руку протянуть
из окна…
Вы,
счастливые,
живущие в трехтысячном,
хоть на миг
себе представить должны,
как в двадцатом веке —
грозное,
притихшее —
Человечество
глядит в лицо войны.
Переполнена
немирными заботами
до сих пор предгрозовая тишина…
А еще вы
ощутите и запомните:
на два лагеря
земля
разделена!
До предела напряженные нервы.
Под прицелами ракет —
любая пядь…
Красный флаг
над лучшей частью
планеты
очень многим в мире
не дает спать!..
Но прислушайтесь
к голосу разгневанному:
жаждой жизни
земля напоена!..
Мне
письмо мое писать
было б некому,
если б в мире
победила война.
Человечество
не хочет лезть в бункеры.
Человечество
не хочет лечь в бою!..
И когда вы на земле
жить будете,
берегите,
люди,
землю свою!
Ознакомительная версия.
