Андон Чаюпи - Поэзия социалистических стран Европы

Он — река, а я — море.
Волненье стремительных вод (это он)
поглотит тишина (это я).
В узком русле бушует,
пробиваясь сквозь тесный каньон,
нетерпенье его,
утомившее кротость мою.

Он — река, а я — море.
Все его — лишь его.
И его корабли — не мои.
Но его корабли окунают в меня якоря,
и матросы садятся к огню,
чтоб плести и выслушивать небылицы.
Эти птицы — его.
Мне не жаль его птиц приютить
в тихих скалах.
Пусть думают скалы,
что птиц отнимают у моря.

Он — река, а я — море.
Что мое — то его. Его воды усилю я солью и синью
и помножу на бурю мою.
И в мятущейся бездне моей обретет он покой.

На небе выткут полотно,
чтоб стало беднякам тепло,
прикрыться пугалу велят,
а носачам носы продлят.
Длинен твой нос,
хоть ты и бос, —
свисти им, словно клювом дрозд.

На небе мельницы стучат.
Мукой засыпать нас хотят.
Стелите под нее холсты,
сады, поля, луга, мосты.
Расстелешь холст —
и будешь сыт.
Ох, расстилать спина болит.

Идет небесная гульба.
Дымит ликующе труба,
солома крыш пустилась в пляс,
а с ней и мой пошел бы плащ.
Да нет плаща!
Никто не дал.
Раз так — на все б я наплевал.

Ночью — еще петухи не кричали —
трое с винтовками в дверь постучали.
— Во имя бога-отца,
давайте парного мясца;
во имя бога-сына —
вина и по кругу сыра;
во имя святого духа,
хлеба пеки, молодуха!

Что эти трое сказали —
без разговору им дали.
Солнце еще не выползло,
а все, что велено, выполнено.
Только хозяин молчит, не глядит.
Верно, в печенках все это сидит.

— Во имя троицы пресвятой,
телегу, хозяин, скорей приготовь.
Коней выводи,
подарки грузи
и поскорее гони, вези
в зеленый лес, куда бог велел, —
нашим ребятам пост надоел!

— Так вот оно как! —
отвечает бедняк
и зовет детей: —
Во имя чертей,
положите им еще каплуна,
цыпленка, и баклагу вина,
и пирога положите свежего,
во имя домового и лешего!

Погнал коней вперед,
А вся телега поет:
— Гей, лес зеленый, кончай свой пост,
хозяин попить-поесть привез!

Все по-осеннему — листва, и птицы,
и дождь, и сумерки, и снег, и лед,
вдруг ярким солнцем озарились лица,
и воздух полон песен, жизнь цветет.

Разбиты все надежды, нет отрады,
в изгнании влачатся мрачно дни,
но слышишь: «Наши там поют бригады!»
Восстань и воздух родины вдохни!

Падал, упал
золотой апельсин
в девичий фартук.

Кто уронил
золотой апельсин
в девичий фартук?

Кто потихонечку
сзади подкрался;
чьи прикоснулись к очам ее
пальцы?

Кто там? Мой милый!
Кто там? Любимый!
Нет. Просто ветер!
Проваливай прочь!

Что же потом?
Ничего. Из рук
наземь упал
апельсин золотой…

Во мгле невидимые крылья шелестят,
растаять не успев в огне заката;
сам воздух неспокоен и крылат,
как стая туч, что, ужасом объята,
летит, спасается от бури наугад…
Но скоро тени прекратят свой бег —
ночь выпадет из сумерек, как снег.

Спать нам сегодня под ветром —
вон он как свищет и воет.
Облаком, как простынею,
нас эта полночь укроет.

Скатится с ветки намокшей
первая крупная капля.
Где-то за просекой топкой
вскрикнет встревоженно цапля.

Дождь наши лица омоет,
хлынув с ненастного неба.
Ножиком ночь нам нарежет
мокрого черного хлеба.

Но, обливаясь слезами,
мрак отгоняя и стужу,
встанет заря над лесами,
землю согреет и душу.

Лес запоет, оживая,
солнце ударит нам в лица.
Голову, брат мой, не вешай!
Длится война еще, длится!

Меж стен — молчанье. Всякий звук умолк.
Дома мертвы, пустынны, нелюдимы.
Как будто ставни все рукой незримой
Давно закрыты. Крадучись, как волк,

Вошел я в дверь. И петли, как живые,
Откликнулись: — Ступай скорей назад!
Зачем пришел ты? Ведь дома все спят.
Где их жильцы? Давно в края чужие

Ушли они и с ними все живое,
Нет никого — ни кошки и ни пса,
Который в час, когда падет роса,
Приветствовал луну, бывало, воем.

Одни черешни за селом стоят,
Всем грозди спелых ягод предлагая.
И, ветки их руками нагибая,
Я к ним тянусь, я встрече с ними рад.

Я шел в село — и вот оно лежит,
Как раковина мертвая, пустая,
Что высосали здесь и, убегая,
Оставили. Час пиршества забыт.

Я шел и шел… Вдали заря волной
Хлестнула в небе. Пушки за холмами
Залаяли над мертвыми домами.
Во мраке месяц поднял над сосной
Свой яркий кубок, чистый, как стекло.
Что там вдали? Из-за гряды туманной
Ползет стоглавый змей… То партизаны
Идут отрядом в мертвое село.

Из бараков
из бараков,
черных лагерных бараков,
что ни ночь,
что ни ночь,
двадцать трупов —
носят, носят,
прячут, прячут.

И деревья,
что ни ночь,
видя это,
что ни ночь,
плачут, плачут.

И умершие уходят,
что ни ночь,
они уходят
в землю нашу.

Голод роет
в сердце яму,
роет, словно заведенный,
и пожар,
пожар студеный
пожирает душу…

— Эй, Голод, Голод, брось-ка, не шепчи
всю ночь, всю ночь,
что я умру в ночи!
Эй, Голод, Голод,
разве ты забыл —
как был я молод,
как здоров я был!

Эй, Голод, Голод,
в холоде, в грязи
всю ночь,
как червь,
мне сердце не грызи!
Сними веревку,
что на горле у меня,
печь разожги
да спать улягся у огня!..

Из бараков,
из бараков,
что ни ночь,
выносят мертвых,
носят, прячут.
Только голые деревья,
видя это,
что ни ночь,
плачут, плачут.

— Не плачь, сынок! Хоть в сырости и мраке —
а все живем! Бывает тяжелей!
Мы как на корабле, плывем в бараке.
Нас много — вон их сколько, кораблей!
Вдавил нам Голод ребра.
Смотрит с неба
одна звезда сочувственно на нас.
Как режет мать на всех буханку хлеба —
выкраивает ночь за часом час.
Все вытерплю. И голод, и усталость.
Лишь знать бы мне, что с Ваней моим сталось!

— В Ростове вся земля красна от крови —
твой Ваня спит на улице в Ростове!

— Ночь-матушка, ну что ты, право, мелешь —
видать, сама словам своим не веришь!

— В Ростове вся земля черна от крови —
твой Ваня спит на улице в Ростове!

— Ночь-матушка, за что мне эти муки!
Отец Мороз, согрей Ванюше руки!

— Иван твой спит на улице в Ростове —
В Ростове все черно уже от крови.

— Товарищи, скорей,
скорей на помощь!
Не верю, что вы спите в эту полночь!
Михайло, отвечай, где мой Иван?

— В Ростове,
где кровавый встал туман,
лежит он с перерезанною шеей!

— На помощь, эй, товарищи, на помощь!
Вставайте все!
Вперед, сквозь этот мрак!..

Плывет в ночи
невидимый барак.

Только голые деревья,
когда тех
несут во мрак,
что ни ночь,
что ни ночь,
плачут, плачут.

— Что ж, генералы Голод и Мороз,
мы знаем, как искусны ваши руки,
когда они в ночи ломают нас
согласно точным правилам науки!

Но Время мчит над нами.
Время мчит.
Проносится сквозь нас
и дальше мчится.
Под звон его копыт
земля кричит
и стонет, как подбитая волчица.

Но Время,
красный маршал,
мчит и мчит,
и пусть падем побитыми,
убитыми —
но мать-Россия
под его копытами
вовек не упадет, не замолчит!

Над миром,
где так смутно и темно,
все ввысь и ввысь,
навстречу звездной сини,
несутся вместе
Время и Россия,
и никому
сдержать их не дано!

Там, за полоской брезжущего дня,
за дальними полями и лесами
дитя России
смотрит на меня
смеющимися светлыми глазами!..

… Что ни ночь,
что ни ночь,
смотрят мертвые глаза
из барака,
из барака.

И деревья
что ни ночь,
просыпаются, дрожа,
среди мрака.

Что ни ночь,
что ни ночь,
воют ветры за стеной
черного барака.