Геннадий Алексеев - Стихотворения

И вдруг —
о чудо! —
вдруг она возникла
со мною рядом
на скамейке под каштаном
в потертых джинсах,
в желтой безрукавке,
с руками тонкими,
с огромными глазами,
в которых отражались кипарисы
и небо блеклое
(неяркий был денек).

— Откуда вы? —
воскликнул я в сметенье. —
Откуда вы?
Уму непостижимо!

Она ответила:
— Оттуда же, поверьте,
откуда я и раньше возникала, —
из той манящей бесконечной перспективы,
которую вы любите,
я знаю,
чуть больше, чем меня,
но я не злюсь —
любите ради бога
бесконечность!

И я,
склонясь,
поцеловал ей руку
на старой облупившейся скамейке
под величавым царственным каштаном,
глядевшим сверху
на нее и на меня
с улыбкой доброй
и немного снисходительной.
— Я тороплюсь, — она сказала
и исчезла.
— Куда же вы? —
я закричал ей вслед.

Издалека донесся ее голос:
— Туда же,
все туда же,
в перспективу,
которую вы любите
так страстно!

— Какое дивное созданье! —
произнес
поблизости стоявший кипарис,
не проронивший за три года
ни словечка.

Я спросил море:
— Сколько тебе лет?
— Не помню, —
ответило оно.
— А ты помнишь Одиссея, —
спросил я, —
того хитрого парня,
который так ловко проскочил
между Сциллой и Харибдой?
— Конечно помню! —
сказало море. —
Парень был хоть куда!
— Тогда запомни меня, пожалуйста, —
попросия я, —
и вспомни обо мне
лет через сто,
а после еще раз —
через пятьсот,
а потом еще разик —
через тысячу,
что тебе стоит!
— Так и быть, запомню, —
сказало море, —
даю слово,
хотя ты и не Одиссей.

Я ужасно обрадовался.
— Море не забудет меня! —
кричал я небесам.
— Море не забудет меня! —
кричал я скалам.
— Море не забудет меня! —
кричал я в уши кипарисам.
— Эй вы, все! —
орая я во все горло. —
Море тысячу лет будет помнить меня,
оно дало слово!

— Ему здорово повезло! —
сказали небеса.
— Он станет вторым Одиссеем! —
сказали кипарисы.
— Пусть проскочит между Сциллой и
Харибдой, —
сказали скалы, —
тогда поглядим.

Ходили слухи,
что утро придет
рано или поздно,
но я не верил.
Когдо оно пришло,
я растерялся —
утро застало меня
врасплох.

Я стоял перед ним и молчал,
а оно разглядывало меня
с любопытством.

— Что ты делал всю ночь? —
поинтересовалось оно,
и я покраснел, как рак.
— Неужто ты спал! —
вскричало утро,
и я побелел, как полотно.
— А что тебе снилось? —
спросило утро,
и я ответил чистосердечно:

— Мне снился вечер,
теплый летний вечер,
после дождя.

Мороз изобразил на окне
дремучие белые джунгли.

В них раздавались трели
диковинных белых птиц.
По ним разносился запах
редкостных белых цветов.
Из них неожиданно вылез
большущий белый тигр
и от души поздравил меня
с Новым Годом.

Я накормил его ветчиной,
он и ушел,
мурлыча.

Совсем белый тигр,
только нос розовый

Явилясь,
такая яркая,
рыжеволосая,
вся в желтом,
красном
и оранжевом,
и веет от нее
прохладой.

— Как зовут тебя? —
спрашивают ее.

— Осень! — отвечает.
— Осень! —
и улыбается торжествующе.

— Имя-то какое грустное! —
говорят.
— Имя-то какое редкое! —
говорят.
— Имя-то какое славное! —
говорят.
— Осень!

Осень как осень.
Свободные кошки
ночью выходят во двор на прогулку.
Дождик идет.
Далеко на кавказе
гордые горцы поют креманчули.
А у соседей ребенок родился.
Что же?
Пойти и взглянуть на младенца?
Или не надо?
В уютном подъезде
рослый подросток бренчит на гитаре.
Дождик шумит.
И красавцы грузины
там, на Кавказе,
поют креманчули.
А у соседей старик умирает.
Что же —
пошел уж девятый десяток.
Пожил — и хватит,
и больше не надо.

Осень как осень —
ребенок родился,
дождь моросит
и старик умирает.
Здорово все же
поют это горцы
там на Кавказе,
свои креманчули.

Рябина красная,
красивая рябина,
все пристает ко мне
с осенними вопрсами
о заморозках превых,
о дроздах,
и о дождях, усердно моросящих.
(Она настырна
и по-женски любопытна).

Осенний тополь
рассуждает очень здраво
о том,
что лето-де прекрасно,
но зима
не менее, чем лето, благотворна
(он любит осенью
слегка пофилософствовать).

Осина мне лепечет,
как дитя,
невразумительно,
но очень мелодично
о непростительной крикливости грачей
и об осенней липкой паутине
(она болтлива —
любит лепетать).

Береза же
все жалуется мне
на ветер —
он давно уже грозится
сорвать с нее
оранжевое платье,
как прошлой осенью
(боится ветра).

Люблю поговорить
с осенними деревьями,
их голоса послушать
в сентябре.

Ребенок потерялся
Ребенок плачет.

— Мальчик, ты чей?
— Я не мальчик, я девочка.
— Девочка, ты чья?
— То есть как это — чья?
Я дочь природы,
я дочь Вселенной,
я дочь Земли,
я дитя человеческое!

— Так что же ты плачешь?
— Да я же потерялась!

— То есть как это — потерялась?
Ты по-прежнему во Вселенной,
вокруг тебя природа,
под твоими ногами Земля
и рядом — люди!
А вот и мама твоя бежит,
вся в слезах, —
думала,
что ты потерялась!

Когда-то был я
камнем придорожным.
А по дороге
проносились всадники,
и странники
брели по ней куда-то.

Когда-то был я
полевой ромашкой,
и мой сосед,
лиловый колокольчик,
надоедал мне
глупой болтовней.

Когда-то был я
рыжим муравьем.
Таскал еловые иголки
в муравейник.
И было много нас,
таких же рыжих.

Когда-то был я
лосем горбоносым.
Бродил по лесу,
терся о деревья
и нюхал воздух,
шевеля ноздрями.

Вот, наконец,
я стал и человеком.

Утром я проснулся
и стал одеваться.
Вдруг чей-то голос мне шепнул:
припомни молодость твою!
— Не буду! — решил я
и пошел в ванную мыться.

Но тот же голос мне шепнул:
припомни молодость свою!
— Не хочу! — ответил я
и отправился в кухню завтракать.

Но голос снова произнес:
припомни молодость свою!
И добавил:
припомни, припомни,
не упрямься!
— Да с какой стати
мне ее припоминать? —
рассердился я. —
Вот еще новости!

И тут мне голос говорит:
забыл ты молодость свою,
ай-яй-яй!
— Нет, не забыл! —
крикнул я разозлясь. —
ничего подобного!
И в ту же минуту
без особого труда
припомнил я уже далекую
светловолосую, зеленоглазую,
веснусчатую молодость свою:
она лежит в траве
и смотрит в синее небо,
а я хожу вокруг
и собираю желтые купавки.
Цветы собирать
моя молодость,
признаться, ленилась.

Но как она была хороша
в венке из под купавок!