Вера Павлова - Стихотворения

Плавность, с которой нежность переходит в страсть.
Резкость, с которой страсть переходит в нежность.
Центростремительность страсти. Центробежность
нежности: никогда не вдоволь, не всласть,
не до отвалу. Нежности не и но…
Неужели никому не дано
долюбиться до последней черты —
до растворения я, сотворения ты?

В разлуке любовь растёт
стремительно, как чужая
дочь. Неужели год?..
Смотри-ка, совсем большая,
взрослая — хоть под венец.
Небось, отбою не знает?
Довольный, смеётся отец.
Мать губы кусает.
Ласковый жест сгибаю как жесть
и строю дом, начиная с крыши.
Пишу то, что хочу прочесть.
Говорю то, что хочу услышать.
Пишу: горечь твоя горяча.
Молчу, по Брейлю тебя жалея.
Мурашки, ползите домой, волоча
нежность в сто раз себя тяжелее!

Ты поймаешь рыбку — и отпускаешь,
я поймаю строчку — и отпускаю,
она возвращается: чего тебе надобно, старче?
Ты притворно злишься: за старче ответишь!
Мне не до шуток: хочу быть твоей старухой.
А что до корыта — того, что о быт разбито, —
бог с ним, с корытом. На что оно мне, корыто?

Смотреть на плавки, видеть поплавок,
пощипывать, покусывать сосок
малины у соседа под забором
и сыпать соль на раны помидорам.

Падалица. Падаль.
Каша-размазня.
Может быть, не надо
воскрешать меня?
Кой-кого просила,
что греха таить,
чтобы дал мне силы
больше не просить,
но просила больше:
Дай быть собой.
Но вскрикивала: Боже!
вместо нет и ой.

Этот крест мне велик:
слишком длинны рукава,
слишком высок воротник,
правда слишком права.
Ради цветистых осанн
чувство рассудку лжёт.
Уксус течёт по усам,
не попадая в рот —
слишком длинно копьё,
жажда слишком сильна.
Отче, сомненье моё
дай мне выпеть до дна!

Использованный презерватив
на ветке березы
в лютый мороз.
Генофонд.

Могла ли Биче, словно Дант, творить,
как желтый одуванчик у забора?
Я научила женщин говорить.
Когда б вы знали, из какого сора.

Оцененный=уцененный.
И только недооцененный
поэт вполне оценен.
А значит, и он уценен.

Стоматология без боли.
Шампунь без слёз.
Покой без воли.
Земля без нас.
Любовь без блядства.
Познание без святотатства.

Считайте — я же не против! —
сорок пять, пятьдесят…
Чем больше свечек на торте,
тем ярче они горят,
тем лучше они освещают
лежащий скатертью путь,
тем проще прощают,
тем их труднее задуть.

Зачатая за полярным кругом,
выношенная полярной ночью
назло чёрным вьюгам,
рвущим дыхание в клочья,
я родилась в столице —
не к славе ея вожделея,
но чтобы на свет появиться
там, где немного светлее.

Так солнечно, что уши заложило,
и я легла к ногам цветущих трав
и приоткрыла золотую жилу
покоя и восторга. Счастлив — прав,
несчастлив — виноват перед весною.
Но как сказать страдальцу-бунтарю,
что невоспитанно стоять спиною
к её сияющему алтарю?
Как-то слишком словесно,
будто придумано кем-то.
Боюсь, что моё детство —
всего лишь шпионская легенда.
Но сколько бы ни пытали,
каких бы благ ни сулили,
главное — точность детали
и верность высокому стилю.

Надувная лодка со свежей заплаткой на дне,
дедушка на вёслах, я с пескарями на корме,
как, живцы, поживаете, — живы? Вполне?
Две жерлички у берега на быстрине,
мёртвый живец на поверхности, живой — в глубине.
Стихи — фотографии, сделанные во сне.
Я не скучаю по детству, честное пионе.
А детство хоть немного скучает по мне?

Золото, ладан, смирна,
бабушек волхвованье…
Руки по швам! Смирно!
Плотное пеленанье.
Вольно. Дети застоя,
рассчитайсь по порядку,
отвоюем святое
право сосать пятку!

грибок
одноног
двуног
маменькин внучок
трёхног
писающий щенок
какающий щенок
четвероног
пятиног
гуляющий со старушкой старичок
шестиног
любой даже самый малюсенький жучок
семиног
конёк-горбунок на коньке внучок в руке грибок
осьминог
восьминог

Шахматы. Сумерки. Тишина.
Даже чёрных клонит ко сну.
Папа, мама — твоя жена?
Я люблю твою жену.
Я, пожалуй, женюсь на ней.
Долгий, нежный, серьёзный взгляд.
Ночь. Дебют четырёх коней.
Пешечный эндшпиль. Линейный мат.

С рюкзаками, с песнями приходили,
на соседней поляне ставили палатки
, обрывали моим стрекозам крылья,
моим певчим кузнечикам лапки,
моим лягушатам глаза кололи,
и мне, и бабушке портили нервы,
оставляли после себя такое!..
А мне всё равно хотелось в пионеры.

В кабинете логопеда
скучно как в аду.
Плохо клеится беседа
с палочкой во рту.
Затянулась процедура.
Онемел кулак.
— Вера, ты такая дура…
— Сами вы дур-р-рак!

Подарки. Тосты. Родственники. Подружки.
Стая салатниц летает вокруг стола.
Бабушка, у тебя была любимая игрушка?
Бабушка, ты меня слышишь? Слышу. Была.
Кукла. Тряпичная. Я звала её Нэлли.
Глаза с ресницами. Косы. На юбке волан.
В тысяча девятьсот двадцать первом мы её съели.
У неё внутри были отруби. Целый стакан.

Какое счастье, какое счастье:
ещё чуть-чуть — и я первоклашка!
Купила самый красивый ластик,
сдала экзамены по какашкам…
Я буду лучшей, я это знаю!
Пою, играю на пианино,
пишу по-письменному, читаю
четвёртый раз «Геккельбери Финна».

Значит, это младший брат?
Я, конечно, очень рад.
Я, прославленный юннат,
без ума от поросят.
Папа шутит невпопад,
мама с бабушкой не спят…
Пусть орёт, я демократ.
Дед, проводишь в детский сад?

Мой основной талант — талант следопыта.
Все во мне испытывают нужду.
То, что упало, пропало, исчезло из вида,
найти никому не под силу. А я найду.
Бусинку. Шпильку. Монетку. Иголку. Скрепку.
Ягоды — ночью, средь бела дня — светляка.
А ещё я умею распутывать папину леску
и доставать до носа кончиком языка.

Парус сарафана
в море васильков,
солнечная ванна
с пеной облаков,
рекогносцировка
изумрудных мух,
божия коровка
и её пастух.

Одно касание — и превращаешься в салку,
и все от тебя разбегаются как от огня.
Но неприкасаема прыгающая через скакалку —
не подходите близко, не трогайте меня!
Или обруча заколдованным кругом
себя обводишь, спасаясь от хулиганья:
что вам надо, наглым, гогочущим, грубым?
Фиг вам с маслом! Но падает обруч, звеня.