Ночью
Как тихо в мире!
Как тепло…
А если
в этой тишине
ты –
мне
назло,
себе
назло –
устала
думать обо мне!
И номер набрала рывком.
И молча отворила дверь…
Я, может, даже не знаком
с ним –
постучавшимся теперь.
А если и знаком,
так что ж:
он – чуткий.
У него –
душа…
И вот
в ладони ты идешь
к нему,
белея и дрожа!
Не понимаешь ничего…
А простыни –
как тонкий дым…
И называешь
ты
его –
забывшись –
именем моим!
И падаешь, полужива.
И задыхаешься от слез.
И шепчешь жаркие слова.
Все те.
Все самые.
Всерьез!
А сумрак –
будто воспален.
И очень пьяно
голове…
Телефонистка – о своем:
«Алло!
Кого позвать в Москве?..»
«Кто подойдет…»
Наверно, ты.
А если он, тогда…
Тогда
пусть вычеркнется навсегда
твой телефон!..
Из темноты
приходит медленная боль.
А я уже над ней смеюсь!
Смешно,
что я вот так
с тобой
то ссорюсь,
то опять мирюсь!
И мысли пробую смягчить,
весь –
в ожидании грозы…
Как долго телефон молчит!
Как громко
тикают часы!
Третий лишний за столом.
Третий лишний…
Ты прости,
я не хочу,
чтоб он слышал,
как мы шли,
качаясь,
горным Алтаем,
как ловили дождь
иссохшими ртами.
Как вода кипела,
булькала в моторах,
как я писем ждал
твоих,
суматошных.
Как река темно неслась
в закат рыжий…
Третий лишний
за столом.
Третий
лишний.
Я его отлично знаю, –
ты не смейся.
Не успел он измениться
за месяц.
Расторопный,
будто пес
на охоте.
Любознательный,
как врач
на обходе.
То на х а лен,
то
предельно аккуратен…
Очень въедливый
у парня
характер.
Так и лезет в друзья!
Так и липнет!..
Почему-то он везде –
третьим лишним.
Иногда мне его
даже
жалко:
все глядят на парня,
будто на жабу!
Раздраженно смотрят,
тошно
смотрят.
И прощаются с ним.
И руки
моют.
Появление его
засекают.
Разговоры
при нем
засыхают!
Вот и мне,
понимаешь,
неохота…
Пусть рассказывать я буду
про погоду!
Про погоду,
про сиреневые горы,
про великие
таежные
законы!
Про порог
под названьем
«Не последний!».
И про дымчатые ноздри
оленей.
И про то, как дождь тугой
бил по листьям…
Третий лишний
за столом.
Третий –
лишний!
Он настойчив.
Он садится поудобней.
У него, наверно, времени –
бездна…
Хватит!
Я сейчас скажу ему:
– Топай!
Для кого-то
из нас
нет
места!
Торговки
базлали:
«Сахарин фасованный!..»
«Целебная махра!..»
Чего только не было
на этом базаре,
особенно
если в воскресенье,
с утра…
«Продам шинель новехонькую!
Сам бы носил – жалко!..»
«Брусничная настоечка! –
Лекарство от невзгод!..»
«А ну,
кому
шаньги!
Румяные шаньги!..»
«А вот чудо-мыло…»
«А вот костыль-самоход…»
«Прыгающий мячик –
детишкам на забаву…»
«Валенки!
Валенки на любой мороз!..»
Продавал ругательства –
за полтинник
пару –
чернявый
хриповатый
безногий матрос…
«Имеются ушанки.
Три кило ворсу…
Налетай, служивые!
Цена – пустяк…»
– А у вас, дедуся?..
– У меня
фокусы…
– Что еще за новость?!
Как это?..
– А так…
Он прямо на булыжнике
расстелил коврик.
Из собственного уха
огурец извлек.
И в мутноватой лужице
среди арбузных корок
заплавал,
заплескался
серебряный малек…
А старичок выдергивал
голубей из сумочки,
потом превратил полено
в заржавленную пилу…
Старичок старался!
Мелькали пальцы сухонькие…
«Э-гей!
Кому фокусы!
Недорого беру…»
Подходила публика.
Смеялись бабы в голос…
А мальчишка –
замерший,
как громом поражен, –
вдруг сказал:
– Дедушка,
Продай мне…
фокус…
чтоб в конце фокуса…
папа…
пришел… –
Старичок
беспомощно пожал
плечами.
Цвела
победными лозунгами
щербатая стена…
Люди оглянулись.
Люди замолчали…
Кончилась.
Кончилась.
Кончилась
война.
Идут
обыденные дожди,
по собственным лужам скользя.
Как будто они поклялись
идти, –
а клятву нарушить
нельзя…
Даже смешно –
ничего не ждешь.
Никакого чуда
не ждешь.
Засыпаешь –
дождь.
Просыпаешься –
дождь.
Выходишь на улицу –
дождь.
И видишь только
пустую мглу,
город видишь пустой.
Газировщица скрючилась на углу –
упорно
торгует водой.
А воды вокруг! –
Столько воды,
просто
некуда разливать.
Это все равно,
что идти торговать
солнцем –
там, где сейчас
ты!..
Послушай,
а может быть, и у вас
такая же чехарда?
У подъезда в глине
«газик» увяз,
на балконе слоем –
вода…
Если так –
значит, в мире какая-то ложь!
Так не должно быть!
Нет!
Потому что нужно:
если мне –
дождь,
то тебе –
солнечный свет.
Как дочка солнечный!
Как слюда!
Как трескучая пляска огня!
У тебя не должно быть дождей
никогда.
Пусть они идут
у меня…
А они идут –
слепые дожди.
Ни деревьев нет,
ни травы…
Пожалуйста,
это письмо
порви.
И меня за него прости.
А впрочем,
дело совсем не в нем.
Просто
трудно терпеть.
Море гудит за моим окном,
как поезд,
идущий к тебе.
«Письмо в ХХХ век»
(Из поэмы)
Над городами,
над тишиной –
звездные точечки…
Женщина,
спящая рядом со мной, –
мать
моей дочери.
Дышит
женщина рядом со мною
сухо и часто.
Будто она устала,
основывая
новое царство.
Ни пробужденья,
ни света,
ни сумерек –
как не бывало!..
Вдумайтесь,
сколько грядущих судеб
она
основала!
Сколько свиданий,
сколько рождений,
сколько закатов!
Слов непонятных,
жарких постелей,
светлых загадок…
Сквозь дымчатые облака
скользя,
выгнутся радуги.
Однажды,
проснувшись,
протрут глаза
внуки и правнуки.
Заполнит комнату запах
лесной
прелой травы…
В женщине,
спящей рядом со мной,
дремлете вы!
В женщине этой
затеплилась завязь
вашего века!..
В сером окне,
к стеклу прикасаясь,
выгнулась ветка…
Каждому в мире
имя
отыщется.
Дело найдется…
Но в котором из тех,
кто рожден
в трехтысячном,
кровь моя бьется?
Кто же он –
родственник мой шальной
в вашей стране?..
Женщина,
спящая рядом со мной,
стонет во сне.
Тени –
от пола до потолка.
Хочется пить…
Мы будем жить на земле,
пока
будем
любить!
Мне,
будто плаванье кораблю,
слово: «люблю!»
Строки
медлительные
тороплю –
люблю!
Глыбищи
каменные
долблю,
лунный луч
в ладони
ловлю, –
люблю!..
А у нашей любви
четыре крыла,
ей небо –
вынь да положь!
И ни одного
тупого угла –
острые сплошь!..
Но если та,
которая
спит,
вздрогнет вдруг от обид
и если,
муки свои
измерив,
обманет,
изменит, –
я зубы стисну
и прохриплю:
люблю…
Сказка о кузнеце,
укравшем лошадь
Был кузнец непьющим.
Ел,
что Бог предложит.
То ли от безумия,
то ли от забот,
он украл однажды у соседа лошадь.
Кузнеца поймали.
И собрали
сход…
Дали слово
старцу.
Распростер он руки.
Покатились слезы
из-под дряблых век:
«Люди!
Я заплакал
от стыда и муки!..
Вор
у нас в деревне!
Мерзкий человек!..
Мне стоять с ним
больно.
Мне дышать –
противно!
Пусть не станет вора
на святой земле!..»
Зашептались люди.
В общем,
выходило:
кузнецу придется
кончить жизнь
в петле…
И тогда поднялся старец
(очень древний!),
От волненья
вздрагивал седины венец.
Он сказал:
«Под у маем, жители деревни!..
Что украли?
Лошадь.
Кто украл?
Кузнец.
Он у нас –
единственный!
Нужный в нашей жизни.
Без него –
погибель!
(Бог ему судья.)
Мы,
повесив вора,
кузнеца лишимся!
Выйдет,
что накажем
мы
самих себя!
Вдумайтесь!..»
И люди снова зашептались.
Спорам и сомненьям
не было конца…
И тогда поднялся
самый главный
старец:
«Правильно!
Не надо
вешать кузнеца!..
Пусть за свой проступок
он заплатит деньги.
А поскольку
этот разговор возник, –
есть у нас
два бондаря.
Двое!
И –
бездельники!..
Лучше мы повесим
одного из них…»
Умные селяне
по домам расходятся.
Курят.
Возвращаются
к мирному труду…
Кузнецом единственным
быть мне
очень хочется!
(Если –
ненароком –
лошадь
украду.)
