новотворимое энергіей символизма – религія, не имѣющая ничего общаго съ міромъ традиціонныхъ религій». И: «смыслъ искусства (явно или скрыто) религіозенъ» («Смыслъ искусства», 1907). «Мы должны… преодолѣть всѣ формы религіознаго, – прямо говоритъ онъ въ «Эмблематикѣ смысла», – характеръ преодолѣнія формъ религіозной культуры есть религія sui generis; образное выраженіе этой религіи въ эсхатологіи; религія Символа въ этомъ смыслѣ есть религія конца міра, конца земли, конца исторіи…». «Символизмъ, стоявшій передо мною какъ стройная теорія знанія и творчества, былъ символомъ вѣры и знанія новой эпохи, обнимающей, можетъ быть, столѣтія будущаго». Въ статьѣ «Проблема культуры» (1909) онъ напишетъ: «Вдохновители литературной школы символизма… провозглашали цѣлью искусства пересозданіе личности… творчество болѣе совершенныхъ формъ жизни». И тамъ же: «Послѣдняя цѣль культуры – пересозданіе человѣчества».
Штейнеръ въ своей берлинской лекціи отъ 19 іюня 1917 г., говоря о книгѣ А.Бѣлаго, отмѣчаетъ слѣдующее: «Один из наших друзей попытался соединить написанное мною в моих книгах о Гёте с тем, о чем я однажды говорил здесь в лекциях о человеческом и космическом мышлении. Он написал об этом книгу по-русски, очень необычную русскую книгу. […] Я убежден в том, что среди определенного круга людей книга эта будет чрезвычайно много читаться. Но если бы ее перевели на немецкий или другие европейские языки, то люди нашли бы ее смертельно скучной, так как у них нет никакого органа для ювелирно выгравированных понятий, для чудесной филигранной отделки понятий, которая в этой книге бросается в глаза. Вот это-то и совершенно необычно, что в развивающемся русском характере выступит нечто совсем иное, чем в прочей Европе, что мистика и интеллектуальность будут жить в нем не раздельно, как в прочей Европе, а […] появится нечто абсолютно новое: интеллектуальность, которая в то же время есть мистика, и мистика, которая одновременно есть интеллектуальность». (Steiner R. Menschliche und menschheitliche Entwicklungswahrheiten. Dornach, 1982, S. 59f. Переводъ К.Свасьяна).
"Вся творческая активность, творящая новое, должна быть направлена не на будущее, которое предполагаетъ заботу и страхъ и не преодолѣваетъ окончательно детерминизмъ, а къ вѣчности. Это есть движеніе, обратное ускоренію времени. Оно отличается и отъ ускоренія времени, связаннаго съ техникой, и отъ печали и меланхоліи, связанной съ пассивно-эмоціональнымъ переживаніемъ смертоноснаго времени" (Н. Бердяевъ).
Анучинъ Евг. Изъ частныхъ бесѣдъ: «Эпистрофические тенденции – альтернативный путь развития не через гегелевское отрицание отрицания, а через содержательный взаимообогащающий диалог культур, через сохранение той целостности мифа, который для этого самого самосохранения должен иметь постоянную подпитку – эстафету от потомков к предкам. Жар мифа, переходя из прошлого ради настоящего, греет души живущих вне линейного потока времени. Прошлое становится реликтом тогда лишь, когда вместо диалога культур в диахронистическом плане возникает пошлое туристическое культпотребительство.
У Кносса, столицы минойскаго Крита.
«Дѣйствительно, кто въ наше упадочное время станетъ колебаться между одой и омлетомъ, сонетомъ и салями?» (Оскаръ Уайльдъ).
Слова Имато передъ смертью, сказанныя Касато: «Мы есмы Быкъ красноярый: потому Мы любимъ коней; Ты – Конь: потому любишь быковъ». Не потому ли Имато не желалъ использовать коней въ подавленіи возстанія (это, напомню читателю, не было принято у минойцевъ и впервые появляется у микенцевъ, ахейцевъ, которые впрягали коней въ колесницы, на которыхъ сражались воители-аристократы), а Касато позднѣе ничтоже сумняшеся вовсю ихъ использовалъ послѣ преобразованія воинства?
Народъ не такъ ужъ и плохъ, но только когда и если сознаетъ себя народомъ, лишь народомъ; хорошъ, когда тщится выпростаться изъ народной шкуры, тщась возогнать себя къ чему-то болѣе высокому (сюда разночинцы въ вѣкѣ XIX и – частично – многіе въ С.С.С.Р. въ векѣ XX); въ иныхъ случаяхъ – на древнемъ ли Востокѣ иль въ Россіи современной – народъ дуренъ.
Анучинъ Евг. Изъ частныхъ бесѣдъ: «Издержки были всегда. Низкое любит подделываться под высокое или от скуки, или от непонимания. Пряник власти погубил многих благородных достойных людей из-за соблазна повелевать массами. Люди бердяевского типа (назовём так) никогда на власть не претендовали, чем поддерживали в себе горение духовного аристократизма. Не претендовал на власть А.Белый в отличие от В.Брюсова. Итог известен. В народе существует замечательное выражение: "сохранить душу живу". Кто вляпался во власть, тот испоганил свою душу».
«Всю мою жизнь я былъ бунтаремъ. Былъ имъ и тогда, когда дѣлалъ максимальныя усилія смиряться. Я былъ бунтаремъ не по направленію мысли того или иного періода моей жизни, a по натурѣ. Я въ высшей степени склоненъ къ возстанію. Несправедливость, насиліе надъ достоинствомъ и свободой человѣка вызываетъ во мнѣ гнѣвный протестъ. Въ ранней юности мнѣ подарили книгу съ надписью "дорогому протесташѣ". Въ разные періоды моей жизни я критиковалъ разнаго рода идеи и мысли. Но сейчасъ я остро сознаю, что, въ сущности, сочувствую всѣмъ великимъ бунтамъ исторіи – бунту Лютера, бунту разума просвѣщенія противъ авторитета, бунту "природы" у Руссо, бунту французской революціи, бунту идеализма противъ власти объекта, бунту Маркса противъ капитализма, бунту Бѣлинскаго противъ мірового духа и міровой гармоніи, анархическому бунту Бакунина, бунту Л. Толстого противъ исторіи и цивилизаціи, бунту Ницше противъ разума и морали, бунту Ибсена противъ общества, и самое христіанство я понимаю какъ бунтъ противъ міра и его закона. Я знаю, что нельзя жить бунтомъ. Бунтъ не можетъ быть цѣлостнымъ, онъ частиченъ. Бунтовалъ ли я противъ Бога? Да и не есть ли бунтъ противъ Бога недоразумѣніе въ терминахъ? Бунтовать можно лишь во имя Верховной Цѣнности, Верховнаго Смысла, то есть во имя Бога. И воинствующіе атеисты въ концѣ концовъ, не сознавая этого, бунтуютъ во имя Бога. Я много бунтовалъ противъ человѣческихъ мыслей о Богѣ, противъ человѣческихъ вѣрованій въ ложныхъ боговъ, но не противъ Бога. Соединимо ли христіанство съ бунтарствомъ? Рабье ученіе о смиреніи исключаетъ возможность бунта и возстанія, оно требуетъ послушанія и покорности даже злу. Но оно-то и вызывало во мнѣ бунтъ и возстаніе. Быть христіаниномъ не значитъ быть послушнымъ рабомъ. Я былъ бунтаремъ. Но бунтарство мое никогда не было одобреніемъ террора. Я бунтовалъ противъ міра и его рабьяго закона, но терроръ есть возвращеніе къ закону міра, есть послушность этому закону. Всякое убійство есть послушность рабьему закону міра. Мой бунтъ есть бунтъ духа и бунтъ
