Николай Рубцов - Я буду долго гнать велосипед… (сборник)

Легкой поступью,

кивая головой,

Конь в упряжке

прошагал по мостовой.

Как по травке,

по обломкам кирпича

Прошагал себе, телегой грохоча.

Между жарких этих

каменных громад

Как понять его?

Он рад или не рад?

Бодро шел себе,

накормленный овсом,

И катилось колесо за колесом…

В чистом поле

меж товарищей своих

Он летал, бывало, как

весенний вихрь,

И не раз подружке милой на плечо

Он дышал по-молодому горячо.

Но однажды в ясных далях сентября

Занялась такая грустная заря!

В чистом поле,

незнакомцев веселя,

Просвистела,

полонив его,

петля.

Тут попал он, весь пылая и дрожа,

Под огонь ветеринарного ножа,

И поднялся он, тяжел и невесом…

Покатилось

колесо

за колесом.

Долго плелся он с понурой головой

То по жаркой,

То по снежной мостовой,

Но и все-таки,

хоть путь его тяжел,

В чем-то он успокоение нашел.

Что желать ему?

Не все ли уж равно?

Лишь бы счастья

Было чуточку дано,

Что при солнце,

что при дождике косом.

И катилось колесо

за колесом.

В краю, где по дебрям, по рекам

Метелица свищет кругом,

Стоял запорошенный снегом

Бревенчатый низенький дом.

Я помню, как звезды светили,

Скрипел за окошком плетень,

И стаями волки бродили

Ночами вблизи деревень…

Как все это кончилось быстро!

Как странно ушло навсегда!

Как шумно – с надеждой и свистом

Помчались мои поезда!

И все же, глаза закрывая,

Я вижу: над крышами хат,

В морозном тумане мерцая,

Таинственно звезды дрожат.

А вьюга по сумрачным рекам,

По дебрям гуляет кругом,

И весь запорошенный снегом

Стоит у околицы дом…

Мы входим в зал.

Сияющие люстры

От напряженья,

Кажется, дрожат!

Звенит хрусталь

И действует на чувства,

Мы входим в зал

Без всякого искусства,

А здесь искусством,

Видно, дорожат.

Швейцар блистает

Золотом и лоском,

Официант —

Испытанным умом,

А наш сосед —

Шикарной папироской…

Чего ж еще?

Мы славно отдохнем!

У вас в глазах

Восторг и упоенье,

И в них такая

Гордость за меня,

Как будто я

Здесь главное явленье,

Как будто это

Все моя родня!

Чего ж еще?..

С чего бы это снова,

Встречая тихо

Ласку ваших рук,

За светлой рюмкой

Пунша золотого

Я глубоко

Задумываюсь вдруг?..

В потемневших лучах горизонта

Я смотрел на окрестности те,

Где узрела душа Ферапонта

Что-то божье в земной красоте.

И однажды возникло из грезы,

Из молящейся этой души,

Как трава, как вода, как березы,

Диво дивное в русской глуши!

И небесно-земной Дионисий,

Из соседних явившись земель,

Это дивное диво возвысил

До черты, небывалой досель…

Неподвижно стояли деревья,

И ромашки белели во мгле,

И казалась мне эта деревня

Чем-то самым святым на земле..

Брал человек

Холодный мертвый камень,

По искре высекал

Из камня пламень.

Твоя судьба

Не менее сурова —

Вот так же высекать

Огонь из слова!

Но труд ума,

Бессонницей больного, —

Всего лишь дань

За радость неземную:

В своей руке

Сверкающее слово

Вдруг ощутить,

Как молнию ручную!

Его увидев, люди ликовали,

Но он-то знал, как был он одинок.

Он оглядел собравшихся в подвале,

Хотел подняться, выйти… и не смог!

И понял он, что вот слабеет воля,

А где покой среди больших дорог?!

Что есть друзья в тиши родного поля,

Но он от них отчаянно далек!

И в первый раз поник Сергей Есенин,

Как никогда, среди унылых стен…

Он жил тогда в предчувствии осеннем

Уж далеко не лучших перемен.

Был целый мир

зловещ и ветрен,

Когда один в осенней мгле

В свое жилище Дмитрий Кедрин

Спешил, вздыхая о тепле…

Поэт, бывало, скажет слово

В любой компании чужой, —

Его уж любят, как святого,

Кристально чистого душой.

О, как жестоко в этот вечер

Сверкнули тайные ножи!

И после этой страшной встречи

Не стало кедринской души.

Но говорят, что и во прахе

Он все вставал над лебедой, —

Его убийцы жили в страхе,

Как будто это впрямь святой.

Как будто он во сне являлся

И так спокойно, как никто,

Смотрел на них и удивлялся,

Как перед смертью: – А за что?

Стихи из дома гонят нас,

Как будто вьюга воет, воет

На отопленье паровое,

На электричество и газ!

Скажите, знаете ли вы

О вьюгах что-нибудь такое:

Кто может их заставить выть?

Кто может их остановить,

Когда захочется покоя?

А утром солнышко взойдет, —

Кто может средство отыскать,

Чтоб задержать его восход?

Остановить его закат?

Вот так поэзия, она

Звенит – ее не остановишь!

А замолчит – напрасно стонешь!

Она незрима и вольна.

Прославит нас или унизит,

Но все равно возьмет свое!

И не она от нас зависит,

А мы зависим от нее…

Где осенняя стужа кругом

Вот уж первым ледком прозвенела,

Там любовно над бедным прудом

Драгоценная блещет Венера!..

Жил однажды прекрасный поэт,

Да столкнулся с ее красотою.

И душа, излучавшая свет,

Долго билась с прекрасной звездою!

Но Венеры играющий свет

Засиял при своем приближенье,

Так, что бросился в воду поэт

И уплыл за ее отраженьем…

Старый пруд забывает с трудом,

Как боролись прекрасные силы,

Но Венера над бедным прудом

Доведет и меня до могилы!

Да еще в этой зябкой глуши

Вдруг любовь моя – прежняя вера —

Спать не даст, как вторая Венера

В небесах возбужденной души!

Нахмуренное,

с прозеленью,

небо,

Во мгле, как декорации, дома,

Асфальт и воздух

Пахнут мокрым снегом,

И веет мокрым холодом зима.

Я чувствую себя больным и старым,

И что за дело мне до разных там

Гуляющих всю ночь по тротуарам

Мне незнакомых девушек и дам!

Вот так же было холодно и сыро,

Сквозил в проулках ветер и рассвет,

Когда она задумчиво спросила:

– Наверное, гордишься, что поэт? —

Наивная! Ей было не представить,

Что не себя, ее хотел прославить,

Что мне для счастья

Надо лишь иметь

То, что меня заставило запеть!

И будет вечно веять той зимою,

Как повторяться будет средь зимы

И эта ночь со слякотью и тьмою,

И горький запах слякоти и тьмы…

Под ветвями плакучих деревьев

В чистых окнах больничных палат

Выткан весь из пурпуровых перьев

Для кого-то последний закат…

Вроде крепок, как свеженький овощ,

Человек, и легка его жизнь, —

Вдруг проносится «скорая помощь»,

И сирена кричит: «Расступись!»

Вот и я на больничном покое.

И такие мне речи поют,

Что грешно за участье такое

Не влюбиться в больничный уют!

В светлый вечер под музыку Грига

В тихой роще больничных берез

Я бы умер, наверно, без крика,

Но не смог бы, наверно, без слез…

Нет, не все, – говорю, – пролетело!

Посильней мы и этой беды!

Значит, самое милое дело —

Это выпить немного воды,

Посвистеть на манер канарейки

И подумать о жизни всерьез

На какой-нибудь старой скамейке

Под ветвями больничных берез…

Во мгле, по холмам суровым, —

Без фар не видать ни зги, —

Сто километров с ревом

Летели грузовики,

Летели почти по небу,

Касаясь порой земли.

Шоферы, как в лучший жребий,

Вцепились в свои рули,

Припали к рулям, как зубры,

И гнали – в леса, в леса! —

Жестоко оскалив зубы

И вытаращив глаза…

Я молча сидел в сторонке,

Следя за работой мужчин

И радуясь бешеной гонке