Стон. Из индусской поэзии. На мотив Фез-Улла
В джунглях, где снегом белели жасмины,
Ложе любви расстелил нам апрель.
Я, и она, и любовь — триедины;
Нега истомна, и трепетен хмель.
Губы ее — провозвестники счастья —
Чашей душистой раскрылись уже:
К ним полновластно готов был припасть я
В грезах, не снившихся даже радже.
Ветер — завистлив. Принес он из дали
Стон одинокий, чтоб в сны забытья
Бросить нам отзвук бессонной печали,
Каплею горечи в сладость питья.
И отравил отголосок кручины
В жалобе чьей-то далекой души
Брачную песнь, что нам пели жасмины
В благоуханной безлунной тиши.
«Завладело мной царство лесное…»
Завладело мной царство лесное,
Обвело заколдованный круг
И баюкает сердце больное,
Исцеляя сомнений недуг.
Весь покой свой, взлелеянный глушью,
Доверяет мне лес-чародей,
И, его покоряясь радушью,
Забываю я жизнь и людей.
Сердце снова поет бестревожно,
Словно птица, порвавшая сеть:
Даже странно подумать, что можно
Ненавидеть, желать и скорбеть.
«Как сумрак ночи — смерть на время…»
Как сумрак ночи — смерть на время;
Рассвет, как жизнь, сулит восток.
И вечен смены круг. Цветок
Роняет жизненное семя.
Оно, когда приспеет срок,
Умрет, в земле набухнув, треснет
И новой жизни даст росток…
А не умрет, так не воскреснет.
Ход часов, в затишьи звучный,
Дробно скор и четко част,
Словно ходит страж докучный,
Сердцу отдыха не даст.
Человек бездушной вещи
Душу отдал под надзор…
Ход часов, как шаг зловещий,
Четко част и дробно скор.
Роковую быстротечность
Наших дней часы блюдут
И злорадно мелют вечность
В жалкий прах своих минут.
«Гроза на море. Вспенена…»
Гроза на море. Вспенена
Седая ширь. Вскипев под шквалом,
Встает волна, растет волна
И в берег бьет девятым валом.
В душе гроза. Слепой налет
Мятежных волн уже вне власти,
И в сердце жаждущем растет
Девятый вал бездумной страсти.
Пусть вековых сокровищ цены
Вновь пересматривает мир;
Я верю в сердце нашей смены
И в светлый подвиг новых лир.
Те ж будут люди, — чувства те же,
И вновь, с бессмертною мечтой,
Другие будут страстью свежей
Пылать пред вечной Красотой.
А жизнь, мудрец гостеприимный,
Внушив, доверит их струнам
Еще неслыханные гимны
О снах, не грезившихся нам.
«Под властью тайных чар, больной мечтой влекомы…»
Под властью тайных чар, больной мечтой влекомы,
Мы, как лунатики; весь путь идем во сне.
Нас манит дальний свет, разлитый в вышине,
Нам сладок приворот болезненной истомы.
Не чуя жутких бездн, как будто ждущих нас,
Над самым краем их идем, скользим легко мы:
Вдруг оклик слышится нежданный, но знакомый,
И пробуждает нас для жизни… в смертный час.
«Нет, золота, людям пригодного…»
Нет, золота, людям пригодного,
Я б звать благородным не стал:
Оно — благородный металл
Лишь редко… в руках благородного.
«В саду опавших листьев хруст…»
В саду опавших листьев хруст,
Тосклив под ветром стук оконниц.
Я жажду глаз твоих и уст…
Но дней черед — бездушно пуст,
А ночи — долгий ряд бессонниц.
С тобой в разлуке — мир в тени,
Нет без тебя конца ненастью:
Вернись, как солнце, и верни
Мне счастьем веющие дни
И ночи, нежащие страстью.
«Томясь, с усильем вспоминая…»
Томясь, с усильем вспоминая,
Из жизни рвется мысль больная
В тот мир, что смутно ей знаком:
Так бьется бабочка ночная
В осенней тьме под потолком…
Кашмирская песня. Из Индусской поэзии
Милосердия светлая дочь.
Без любви, мою душу спасая,
Отдала ты под звездами мая
Мне одну незабвенную ночь.
Ночь объятий, таких непорочных
И холодных, как грудь ледников,
Безучастных при ласках полночных
Приникающих к ним облаков;
Ночь в слияньи таком же безгласном,
Как сливается с небом залив,
В сонном лоне безжизненно-ясном
Поцелуи луны остудив.
И, смутясь святотатством насилий,
Стихнув, страстность уснула моя
На бесстрастной груди, как змея,
Задремавшая в холоде лилий.
«Где ж ночлег? Из спутников бывалых…»
Где ж ночлег? Из спутников бывалых
Большинство на отдых отошло;
Веет ночи близкое крыло.
И, страшась желаний запоздалых,
С ношей горя на плечах усталых
Всё вперед иду я тяжело.
Тишь и мрак, — пустыня неживая;
Никнет мысль, подруга путевая, —
Ей безмолвье сумерек сродни.
Я устал… Иду едва-едва я,
От земли с усильем отрывая
Как свинцом налитые ступни.
А когда из сумрака густого
Я гляжу назад, где опочил
Прежний мир надежд, страстей и сил,
Там, в лучах заката золотого,
Лаской дышит счастье прожитого
Меж цветами милых мне могил.
Глубоким долгим сном в серебряной постели
Уснула крепко Русь, родимая земля.
Своих мохнатых лап в дреме не шевеля,
Одеты в иней, спят щетинистые ели;
Застыли воды рек в их льдистой колыбели,
Затихли выси гор в бронях из хрусталя;
В сугробах затонув, праотчие поля
Молчат, не зная грез под пение метели.
Повсюду тишь, как смерть. Но в этом мертвом сне,
Как тайна, скрыта жизнь. Снега, в их белизне,
Не саван гробовой: покров их — плащаница.
Покойся ж и копи целебный сок в зерне
Под пухом мудрых вьюг, благая мать-землица,
Чтоб буйный всход хлебов был тучен по весне.
«Признанья бред на склоне дня…»
Признанья бред на склоне дня
И в страстной ночи быстротечность
Необоримого огня, —
Без них вся будущая вечность
Была б неполной для меня.
«Стою над рекою у старой березы…»
Стою над рекою у старой березы;
В ее благосклонной тени
С тобой я любви моей первые грезы
Делил в наши юные дни.
На память в коре заповедной березы
Нарезал я имя твое,
И сок из пореза, как светлые слезы,
Ножа оросил лезвее.
Пустая, по-детски смешная затея.
Та язва давно зажила,
И самое имя чуть видно, чернея
Рубцом на морщинах ствола.
А сердце, как прежде, томится любовью,
Я тщетно зову забытье…
И в ране живой, истекающей кровью.
По-прежнему имя твое.
«В ночи, прислушиваясь к звуку…»
В ночи, прислушиваясь к звуку
Грозы, идущей стороной,
Я нашу изживал разлуку:
Ни ты, ни я тому виной,
Что страсть, остыв, ушла навеки.
И всё же, глядя в душный мрак.
Я ждал, чтоб он мне подал некий
Понятный сердцу вещий знак.
И было. Молния сверкнула.
Как росчерк властного пера,
И в книге жизни зачеркнула
Всё то, что умерло вчера.
С немецкого («Любовь — колыбельный напев…»)
