Н. Денисов - Стезя

По двору ходит Миша.
Мирно, светло ему,
Походя ребятишек
Учит тому-сему.

Валя жива-здорова,
Тело из кофты прет.
Пойло несет. Корова
Теплое только пьет.

Есть еще бабка Настя,
Настует порося,
Много в ней было власти,
Да испарилась вся.

– Миша! – зову несмело.
– Некогда! – говорит.
Вижу, как то и дело
Он за водой пылит.

Вот уж за вилы Миша
Взялся, несет сенцо.
Грудь под шубейкой пышет,
Смотрит заря в лицо.

С думой о росном лете
Тоже смотрю в рассвет:
Кажется, на планете
Зла и раздора нет...

Грубо стучался в сени,
Рявкал, «качал права»,
Руки ломал сирени,
Выдержала едва.

С петель содрал воротца,
С маху и – в колею.
В черную пасть колодца
Кинул, гремя, бадью.

Не сомневаясь в силе,
Враз раскачал избу.
Ведьмы, какие были,
Вылетели в трубу.

С треском свалил ограду,
С крышей наколбасил.
Что-то ведь было надо –
Столько потратил сил!

Кличет и кличет телка
Женщина возле ракиты.
А у меня, рыбака,
Спит поплавок, как убитый.

– Где же ты бродишь, варнак! –
Все еще кличет, хлопочет.
Шустрая речка Кармак
Острые камешки точит.

Да, усмехаюсь, беда!
Вслух говорю шаловливо:
– Здесь же не выгон... вода!
И поплавок заводило.

Бросила прутик в траву:
– Благодарю за науку... –
Надо ж, крючок на плотву
Выловил, кажется, щуку!

Шуршит белесый ягель,
И громче звуков нет,
Как будто по бумаге
Печатается след.

Плашмя ложатся тени,
В овраг ведет тропа,
Где жертвенных оленей
Белеют черепа.

Устроен зло и просто
Потусторонний мир.
Я кланяюсь погосту
С названием – халмир.

На тундровой дороге –
Случайный интерес:
Языческие боги
Мерещатся окрест.

На сумрачные лики
Шагаю прямиком,
Жемчужинки брусники
Хрустят под каблуком.

Серый волк свернул с дороги,
Скрылся в снежной кутерьме.
Уношу скорее ноги:
Что у зверя на уме?

Нападет, ему недолго,
Обстановка – благодать:
Так и так, ругал, мол, волка?
Потрудись ответ держать!

Фантазируя без меры,
Словно в чем-то виноват,
Шел я, жуткие примеры
Вспоминал до крайних хат.

У озерка – коровий стан,
Старик пастух в кепчонке потной,
О том, что рядом Казахстан,
Напомнил всадник искрометный.

И с ястребиной высоты
Неуловимо пекло льется.
И жадно жалят пауты
Круп молодого иноходца.

Хрестоматийная печаль:
Промчал седок и чисто в поле!
И все равно кого-то жаль
По-настоящему, до боли.

На ель уселась снова
От голода вздремнуть.
Нет дедушки Крылова,
Помог бы чем-нибудь.

На сумрачные кроны
То снег летит, то дождь.
Все косточки вороны
Пронизывает дрожь.

Конечно, жизнь воронья
Сплошная маята.
Но каркнула спросонья
И, вроде бы, сыта!

Блестящий зал!
Веселье и уют.
Искрят манишки,
Платья в позолоте.
Вот оркестранты
С трубами встают
И приступают
С удалью к работе.

Столкнулась медь –
И ожил вмиг партер.
Танцуют все:
Изволь поторопиться!
А я – вполне приличны
Кавалер – Стою один.

Прости меня, столица!
Пусть этот зал
Оркестром окрылен,
Пусть он возвышен!
Я не протестую.
Как мастерски
Выводит саксофон
За парой пару,
Тонко волшебствуя!

А как солист прекрасен,
Боже мой,
Когда откинет голову
Устало,
Что «бабочка»
С манишки золотой
Вот-вот от блеска
Выпорхнет из зала!

Так почему ж, скажите,
Этот зал
Меня уносит с грустью
К той поляне,
Где я парням
И девушкам играл
На безотказном
Стареньком баяне?..

Скрип розвальней, скрипы гужей,
Свет ламповый, печь да ухваты,
Глухой говорок ворожей...
За окнами год сорок пятый.
За окнами трели скворца
И первый ручей с косогора.
Но нет еще с фронта отца.
Придет! И, наверное, скоро.
Недаром, черны, как грачи,
Старушки сошлись у колодца,
Мол, было явленье в ночи
Георгия Победоносца!
И грозный Илья прямиком
Мчал по небу в яркой рубашке.
И пахли густым деготком
Гужи его громкой упряжки.
И все это – к миру, к любви!
Но главное – бабке Меланье
Привиделся храм на крови,
А это к родне и свиданью.

Не помню лиц и глаз,
Примет особых нету:
В кроссовках «Адидас»,
В одежке из вельвета.
Прижали – будь здоров!
И весело, и рьяно
Простых моих штанов
Обрыскали карманы.
Плечистый паренек
Постанывал убито:
«Какая, кроме строк,
Наличность у пиита!»
Не пентюх, не дебил,
Как понял по тираде,
«Иди!» – он процедил,
В глухом смятенье глядя,
Как тропкою прямой,
В штиблетах ширпотреба,
Я пошагал домой,
К себе домой – на небо.

Избыток сил не от вина –
От праздника души.
Я шел на службу и одна
Мне крикнула: «Пиши!»
Я обнял мать, отца обнял,
С друзьями покурил.
И зашагал на свой вокзал,
Такой счастливый был.
Такой огромный материк
Стелился от крыльца.
И я забыл горячий крик,
Черты ее лица.
Но поняла меня страна
И бог меня простил.
Да заприметил Сатана
И бесов напустил.
Был первый в чине старшины,
Второй – алкаш-старлей.
Один – под каблуком жены,
Другой – овчарки злей:
«А ну ко мне! – и я лечу, –
Романтик, вашу мать! –
Дохнул «портвейном», –
Растопчу!»
И ну (вдвоем) топтать.
Терпел я. Мускул не один
Не дрогнул на лице.
Сжимал три года карабин,
Чтоб дать салют в конце.
Прощайте все. Имею честь,
Старлей и старшина.
Я понял: в мире зла не счесть,
А Родина одна!
И снова шел вперед, вперед,
Былому не бывать.
Лет десять минуло. И вот:
– Ты счастлив?
– Как сказать...
Она возникла – хороша! –
На будничном пути.
– А ты? – заинела душа.
– А я спешу...прости...
Был день, как день,
Но, черт возьми,
Хоть жизнь напополам!
Малышка годиков семи
Звала: «Скорее, мам...»
Ей было в мире, как во сне
Предпразднично светло.
Но оттого не легче мне.
И легче оттого.

Не надейся, я не спился
И ума не растерял.
Я трудился, не ленился,
С кем попало – «не кирял»

Был оседлым и бездомным,
Всяко по свету вело.
Может, был излишне скромным
Наглым больше повезло.

Но имел свою задумку,
И она смогла помочь...
Что закис-то? Дерни рюмку
И катись отсюда прочь!

Вся-то баталия проще простого:
Марш изнуряющий, бомбы, паром.
Клюнуло там на Дону, под Ростовом,
При отступлении в сорок втором.

И опрокинулось знойное небо,
И захлебнулось шрапнельной икрой.
Вот и в Берлине – не выпало... не был,
А следопыты решили: герой!

Шаг за шажком и – взошел на крылечко.
Выдали угол... (На власть не ворчи!)
Вот и кулек диетической гречки,
И валидол – прописали врачи.

Скрипнула дверь, постоял на пороге,
Сердце сдавило, припал к косяку,
Крупкой коричневой сея под ноги –
По домотканому половику.

Много недель было в комнате тихо,
Думали выехал... Богом храним.
Вновь следопыты пришли... А гречиха
В рост поднялась и шумела над ним.