Евгений Блажеевский - Письмо

Подмостки сцены — жалкие подмостки,
Потуга лицедействовать всерьёз…
Потухла рампа, и к ногам на доски
Бросает публика охапки роз.

Потом — проход, гримёры, костюмерши,
Восторженная вереница дам…
И Гамлет, столь талантливо умерший,
Уехал веселиться в ресторан.

Он, празднуя, не поведёт и бровью,
Забудет роль под водку и грибы,
Поскольку не дано правдоподобью
Играть в «орлянку» собственной судьбы.

Но есть совсем другое лицедейство —
В чужой стране, собой не дорожа,
Забыв, казалось, Родину и детство,
Легко ходить по лезвию ножа.

Годами жить, жуя подошву страха,
Но знать, когда случится твой провал,
Что не близка тебе своя рубаха,
Поскольку насмерть роль свою играл…

«А вы видали чаек поутру,
Когда они скользили над волнами
На голубом, как молодость, ветру,
Не ведая, что в мире есть цунами?..

А вы видали их средь камыша,
Когда они в закатный час плескались,
Соприкасая крылья, как душа,
Чьи половинки всё же отыскались?..

А вы видали чаек в октябре,
Когда погода балует всё реже,
И птица греет птицу на заре,
Ползущей вдоль пустынных побережий?..

А я?! Как опадающий цветок,
И головой клонюсь к земле по мере
Того, как ветер, шедший на Восток,
Бесследно гаснет в иглах криптомерий…»

Предчувствие беды,
Оно гнетёт и гложет,
И неотвязный сон
К твоим глазам прирос,
В котором машинист
Желает, но не может
Остановить состав,
Летящий под откос!..

А ты стоишь в купе
Галдящем, словно табор,
Толкутся у дверей
Военные чины.
Расталкивая их,
Ты выбегаешь в тамбур
И понимаешь вдруг,
Что все обречены!..

Ты пробуешь кричать,
Ты падаешь неловко…
Но просыпаешься
          в полночной тишине
И замечаешь, сев,
Что под рукой циновка…
Что полная луна
Плывёт в твоём окне…

Что вишни в темноте
Стоят в дурмане сладком…
Что робко шелестят
Окрестные сады…
Ты отгоняешь сон,
Но мучишься осадком —
Неясным ожиданием беды.

Прощай, любовь моя, сотри слезу…
Мы оба перед богом виноваты,
Надежду заключив, как стрекозу,
В кулак судьбы и потный, и помятый.

Прости, любовь моя, моя беда…
Шумит листва, в саду играют дети
И жизнь невозмутимо молода,
А нас — как будто не было на свете…

Можно выжить, порой не имея
Даже шанса, но как превозмочь
Это время под Варфоломея,
Эту десятилетнюю ночь?!

Её звёзды кривы и кровавы,
Её мрак разгулялся вовсю
От Градчан и предместий Варшавы —
До Хоккайдо и до Хонсю.

Я могу себе вырезать уши,
Как арбузное темя, — ножом,
Чтобы только не слышать, не слушать
Крик детей и рыдание жён.

Я могу себя бросить на дамбы,
Разрядить парабеллума ствол.
Я, наверное, зренье отдал бы,
Чтоб не видеть ночной произвол.

Воет ветер, как пёс над могилой,
Кровью пахнет морская вода,
И с особенной, дьявольской силой
Запылали во тьме города.

Можно в небе застыть на ресницах,
Но кому и когда превозмочь
Это страшное время безлицых,
Эту десятилетнюю ночь?..

День просыпался медленно, как зверь,
Страдающий в берлоге от чесотки.
За нарами поблёскивала дверь
Железной арифметикой решётки.

И жизнь ему представилась на миг
Какой-то непонятной мерой веса.
И он судьбу, как гирю весовщик,
Подкинул на руке для интереса.

И сразу стали горести легки,
И не страшна трагедия развязки,
Когда за дверью замерли шаги
И долго ключ выискивался в связке.

И дверь на казнь была отворена,
И день последний выползал наружу,
Где родин — две,
Но истина одна,
И время,
Раздирающее душу…

Разжала ночь медлительный кулак,
Стал резче контур, твёрже перспектива;
И темнота с домов сходила, как
Ленивая волна отлива

В холодном небе зрели голоса,
Гремел трамвай и каркали вороны.
Сквозь темноту, едва продрав глаза,
Спешил народ на ранние перроны.

И было грех лежать на простыне
Расслабленным, зевающим невеждой,
Когда носили утро по стране
И мыли лица ледяной надеждой…

Ночные облака
Аляповатой формы,
Как войско ангелов…
Я провалился в сон,
Когда в кромешный час
Качнулся эшелон
И, грохоча, пошли
Железные платформы.
И кто-то небеса
Рванул незримой ниткой,
И голубая пыль
Зависла у виска,
И понеслись во тьму
Небесные войска,
Но пахло в городе
Сиренью и калиткой…

Собака…
Соловей…
Невольный стон…
Сверчок…
Листва…
Обрывок разговора…
В переплетенье звуков погружён
Глубокий сон
Весеннего простора.

И потому безмолвие легло,
Что в темноте,
Не следуя примеру,
Желают страстно,
Говорят легко,
Но в меру…

Проснёшься в темноте —
Раскаянье и жуть
Опять собою заполняют грудь,
Ворочается крик,
И сердцу тяжело,
Как будто над тобой
Летает НЛО…

И возгласа падучая звезда
Летит во тьму
Сырой весенней дачи.
Скребётся за стеклом
Подобие куста,
А изнутри душа
Скребётся по-собачьи…

Да, мы не ведали беды,
Когда встречались тут.
О, Патриаршие пруды,
Или, точнее, пруд!

У вечереющей воды,
Покуда не темно,
Гуляли дети и коты,
Стучало домино.

Да, я не ведал маеты,
Хотя усвоил свойство
Краснеть, когда спешила ты
Вдоль польского посольства

Туда, где свиристел сверчок,
Где шелестело лето
И на меня косил зрачок
По-детски, по секрету…

О, привкус яблока во рту,
О, солнечная дата!..
Я собирался в Воркуту,
Потом ещё куда-то.

Я расставался впопыхах,
Я жил легко и честно.
А ты осталась на прудах,
Растаяла, исчезла…

Я просыпаюсь в поздний час
И слушаю, как гулок,
Под женским шагом вперетряс
Гарцует переулок.

Рукой, протянутой во мрак,
Что густ, как кофе крепкий,
Мучительно ищу табак
На шаткой табуретке.

И высекаю лишь на миг
Из темноты кромешной
Своё лицо, как бы тайник
Души слепой и грешной.

И слышу гневный перестук,
Отрывисто-короткий.
И женский чувствую испуг
За быстротой походки.

Шаги раскачивают ночь,
Но места нет надежде,
Что это ты спешишь помочь,
Как это было прежде…