На предложение, сделанное русскими эмигрантами — дать швейцарским банкам в обеспечение свои имения и дома в России, представитель швейцарских интересов заявил: 1) что предложенный залог — миф, никаких гарантий не дающий, 2) что русские должны обеспечить заем реальными гарантиями, как-то: драгоценностями, имениями где-либо за границей или в Польше.
«Последние новости»
Персоной будучи в кругах известных видной,
Потомственный буржуй с осанкою солидной
(При случае его я назову)
Зашел в Париже в банк и сразу: «Вуле-ву?
На редкость выгодная сделка.
Мне банк даст золота, я банку — векселя
Под обеспеченье!..»
«Какое?»
«Есть земля…
Вполне исправное громадное именье,
При нем завод — мое почтенье!
Железный путь совсем вблизи,
Большая пристань тут же рядом…»
Какой же банк таким побрезгует закладом?
В минуту дело на мази.
Но… вмиг всю сделку погубило
Словцо, всего одно словцо.
Директор банковский, смеявшийся так мило.
Вдруг скорчил кислое лицо:
«А как — пардон, мусью! — как велика
оценка
Именья вашего?»
«Мильон».
«Мерси, мерси!..
А где ж, мусью, оно?»
«Где? — побелев, как
стенка.
Забормотал буржуй. — В России!.. Ан Рюсси!..»
«Ах, ан Рюсси!» — вздохнул в ответ директор
банка
И дал российскому мусью… на чай полфранка!
1920
Дрожит вагон. Стучат колеса.
Мелькают серые столбы.
Вагон, сожженный у откоса,
Один, другой… Следы борьбы.
Остановились. Полустанок.
Какой? Не все ли мне равно.
На двух оборванных цыганок
Гляжу сквозь мокрое окно.
Одна — вот эта, что моложе, —
Так хороша, в глазах — огонь.
Красноармеец — рваный тоже —
Пред нею вытянул ладонь.
Гадалки речь вперед знакома:
Письмо, известье, дальний путь…
А парень грустен. Где-то дома
Остался, верно, кто-нибудь.
Колеса снова застучали.
Куда-то дальше я качу.
Моей несказанной печали
Делить ни с кем я не хочу.
К чему? Я сросся с бодрой маской.
И прав, кто скажет мне в укор,
Что я сплошною красной краской
Пишу и небо и забор.
Души неясная тревога
И скорбных мыслей смутный рой…
В окраске их моя дорога
Мне жуткой кажется порой!
О, если б я в такую пору,
Отдавшись власти черных дум,
В стихи оправил без разбору
Все, что идет тогда на ум!
Какой восторг, какие ласки
Мне расточал бы вражий стан,
Все, кто исполнен злой опаски,
В чьем сердце — траурные краски,
Кому все светлое — обман!
Не избалован я судьбою.
Жизнь жестоко меня трясла.
Все ж не умножил я собою
Печальных нытиков числа.
Но — полустанок захолустный…
Гадалки эти… ложь и тьма…
Красноармеец этот грустный
Все у меня нейдет с ума!
Дождем осенним плачут окна.
Дрожит расхлябанный вагон.
Свинцово-серых туч волокна
Застлали серый небосклон.
Сквозь тучи солнце светит скудно.
Уходит лес в глухую даль.
И так на этот раз мне трудно
Укрыть от всех мою печаль!
1920
Манифест барона фон Врангеля
Ихь фанге ан[11]. Я нашинаю.
Эс ист[12] для всех советских мест,
Для русский люд из краю в краю
Баронский унзер[13] манифест.
Вам мой фамилий всем известный:
Ихь бин[14] фон Врангель, repp барон.
Я самый лючший, самый шестный
Есть кандидат на царский трон.
Послюшай, красные зольдатен:[15]
Зашем ви бьетесь на меня?
Правительств мой — все демократен,
А не какой-нибудь звиня.
Часы с поломанной пружина —
Есть власть советский такова.
Какой рабочий от машина
Имеет умный голова?
Какой мужик, разлючный с полем,
Валяйт не будет дурака?
У них мозги с таким мозолем.
Как их мозолистый рука!
Мит клейнем[16], глюпеньким умишком
Всех зо генаннтен [17] простофиль
Иметь за власть?! Пфуй, это слишком!
Ихь шпрехе:[18] пфуй, дас ист цу филь![19]
Без благородного сословий
Историй русский — круглый нуль.
Шлехьт![20] Не карош порядки новий!
Вас Ленин ошень обмануль!
Ви должен верить мне, барону.
Мой слово — твердый есть скала.
Мейн копф [21] ждет царскую корону.
Двухглавый адлер[22] — мой орла.
Святая Русслянд…[23] гейлих эрде…[24]
Зи лигт им штербен[25], мой земля.
Я с белый конь… фом вейсен пферде… [26]
Сойду цум альтен[27] стен Кремля.
И я скажу всему канальству:
«Мейн фольк[28], не надо грабежи!
Слюжите старому начальству,
Вложите в ножницы ножи!»
Вам будут слезы ошень литься.
«Порядок старый караша!»
Ви в кирхен[29] будете молиться
За мейне руссише душа.
Ви будет жить благополучно
И целовать мне сапога.
Гут![30]
«Подписал собственноручно»
Вильгельма-кайзера слуга,
Барон фон Врангель, бестолковый
Антантой признанный на треть:
«Сдавайтесь мне на шестный слово.
А там… мы будет посмотреть!!»
Баронскую штучку списал и опубликовал Демьян Бедный.
1920
Превознесу тебя, прославлю,
Тобой бессмертен буду сам.
Г. Р. Державин
Красноармеец — Пров, Мефодий,
Вавила, Клим, Иван, Софрон —
Не ты ль, смахнув всех благородий,
Дворян оставил без угодий,
Князей, баронов — без корон?
Вся биржа бешено играла
«На адмирала Колчака».
Где он теперь, палач Урала?
Его жестоко покарала
Твоя железная рука!
Деникин? Нет о нем помина.
Юденич? Вечный упокой.
А Русь Советская — едина.
Сибирь, Кавказ и Украина
Защищены твоей рукой!
Ты сбавил спеси польской своре,
Сменив беду полубедой.
Кто победит, решится вскоре,
Пока ж — ты мудро доброй ссоре
Мир предпочел полухудой.
Ты жаждал подвига иного:
Рабочей, творческой страды.
Где места нет у нас больного?
Пора, дав жить тому, что ново,
Убрать гнилье с родной гряды.
Но оставалася корона,
Еще не сбитая тобой.
И — всходов новых оборона —
Ты на последнего барона
Пошел в последний, страшный бой.
Под наши радостные клики
Хвалой венчанный боевой.
Гроза всех шаек бело-диких,
Ты — величайший из великих,
Красноармеец рядовой!
Герой, принесший гибель змею,
Твоих имен не перечесть!
Тебе — Вавиле, Фалалею,
Кузьме, Семену, Еремею —
Слагаю стих я, как умею,
И отдаю по форме честь!
1920
В жаркой битве, в стычке мелкой.
Средь строительных лесов,
Жадно мы следим за стрелкой
Исторических весов.
Стрелки слабое движенье,
Чуть приметная дуга,
Отмечает напряженье
Наших сил и сил врага.
Крым — еще он полон дыма,
Не улегся бранный шум,
Глядь, а стрелка уж от Крыма
Повернула на Батум.
И в раздумье вновь твержу я
Затверженные зады.
Вновь придется про «буржуя»
Мне писать на все лады.
Вновь тончайшие эстеты
Будут хныкать (как и встарь!).
Что гражданские поэты
Оскорбляют их алтарь.
Вновь придется ждать мне часу,
Чтоб пройтися (жребий злой!)
По советскому «Парнасу»
С сатирической метлой.
Стрелка влево пишет дуги.
«Сэр, с какой ступать ноги?»
У Ллойд-Джорджа от натуги
Раскорячились мозги.
Лорда Керзона он молит
Дать ему совет благой:
«Сэр, нас Ленин приневолит
Левой выступить ногой!»
Сэр бормочет: «Левой! Правой!
Вы — одной, а я другой!» —
И с усмешкою лукавой
Наблюдает за дугой.
1920
Парадный ход с дощечкой медной:
«Сергей Васильевич Бобров».
С женой, беременной и бледной,
Швейцар сметает пыль с ковров.
Выходит барин, важный, тучный.
Ждет уж давно его лихач.
«Куда прикажете?» — «В Нескучный»
Сергей Васильевич — богач.
Он капиталов зря не тратит.
А капиталы всё растут.
На черный день, пожалуй, хватит,
Ан черный день уж тут как тут.
Пришли советские порядки.
Сергей Васильичу — беда.
Сюртук обвис, на брюхе складки,
Засеребрилась борода.
Нужда кругом одолевает,
Но, чувство скорби поборов,
Он бодр, он ждет, он уповает,
Сергей Васильевич Бобров.
Когда Колчак ушел со сцены,
Махнули многие рукой,
Но у Боброва перемены
Никто не видел никакой.
Юденич кончил полным крахом:
У многих сердце в эти дни
Каким, каким сжималось страхом,
А у Боброва — ни-ни-ни.
Деникин — словно не бывало,
Барон — растаял, аки дым.
Боброву, с виду, горя мало, —
Привык уж он к вестям худым.
И даже видя, что в газетах
Исчез военный бюллетень,
Он, утвердясь в своих приметах.
Ждет, что наступит… белый день.
И вдруг… Что жизнь и смерть?
Загадка! Вчера ты весел был, здоров.
Сегодня… свечи, гроб, лампадка…
Не снес сердечного припадка
Сергей Васильевич Бобров.
Бубнит псалтырь наемный инок
Под шепоток старушек двух:
«Закрыли Сухарев-то рынок!»
«Ох, мать, от этаких новинок
И впрямь в секунт испустишь дух!»
1920
