Тут главное — своё не просмотреть.
Превратился в красавицу гадкий гусёнок,
И трухлявый пень фиалками зацвел,
А я скоро подкоплю деньжонок,
Накуплю гостинцев и накрою стол.
Соберу соседей за длинным столом
И поставлю посредине медный самовар.
И мы будем говорить о добром и простом
И старых песен вспоминать репертуар.
Нам тут же на баяне подыграют,
Что на Марсе будут яблони цвести,
И про то, как детки быстро вырастают,
И их никто не держит взаперти.
Пусть только навсегда уразумеют,
Когда свои дороги будут выбирать,
Что если старость знает, то молодость умеет,
Но за свободу придётся воевать.
А на улицу Заречную опять пришла весна,
А мы тосты говорили по кругу.
Пусть мы жили от рубля и до рубля,
Нам не совестно в глаза смотреть друг другу.
И на трухлявом пне фиалки зацветут,
Когда кругом — страна любви,
И всех туда беспрерывно зовут.
Только не сбейтесь с пути.
Я ушёл: нельзя было иначе,
Я гнал себя куда-то прочь,
На ощупь, по-стариковски незряче,
В беспроглядную, стылую ночь.
Она, как чёрный-пречёрный квадрат,
Нависала своей беспросветностью.
Нет дорог ни вперёд, ни назад,
В том, что зовут неизбежностью.
Она без приглашения приходит,
С выдохом бездонных пропастей.
Если стены неприступные возводят,
Не оставляют даже узеньких щелей.
От неё не спрятаться и не откупиться,
В ней нельзя ни умереть и ни уснуть,
В ней можно только раствориться
И в молитве не упомянуть.
А кто пытался рваться напролом,
Желая новый начинать отсчёт,
Того ждала колода с топором
И самый окончательный расчёт.
Я ушёл: нельзя было иначе,
И неизбежность стала приговором.
А то, что в мире существует без отдачи,
Не умеет быть предметом договора.
Не замостить дорогу времени цитатами,
Там каждая судьба наперечёт.
Время не измерить победами и датами:
Оно не продается и не врёт.
Оно не проклинало и не обещало,
Ни тем, кто усыхает, ни тем, кто расцветает.
Оно не предвещает и не убивает,
И жить никому не мешает.
Оно не господин и не товарищ,
Оно ничто не делает за вас;
Не будет арбитром военных ристалищ
И судьей с повязкой на глазах.
Это не рычаг с противовесом,
Не театральный грим и не толмач.
Оставаясь в себе, мракобесном,
Человек сам себе судья и палач.
Время не покажет, как и не излечит,
Оно не злое, но и не святое.
А ближний ближнего увечит,
Ссылаясь на время такое.
Оно не отличает совесть от стыда
И не режется на ленты и куски,
И по его щеке не скатится слеза,
Когда ты придёшь к концу пути.
Я обращаюсь ко всем академикам
И соискателям учёных степеней:
Наконец-то помогите проповедникам
Сделать людей немножко добрей.
Пришло время, чтоб без лишних идеалов
Материалистам-физикам и разночинцам-лирикам,
Минуя сладости прелюдий и показных скандалов,
Выдать нужные ответы грязным циникам.
Пусть зло сгорит в мировоззренческой дуге,
И все забудут, что такое нелюбовь,
Когда найдут микробов в сером веществе,
От которых в жилах закипает кровь.
Я обращаюсь к звёздным докторам:
Увидеть, что настал предельный срок,
И пусть начертит график доктор Перельман,
Как пройти эпидемиологический порог.
А вдохновенная рука литературы
Пусть выдаёт рецепты на лечение,
Прекратит играть со злобой в шуры-муры
И перестанет уповать на провидение.
Пускай звонят колокола
Надрывно, нощно, вновь и вновь,
И я, в чём мама родила,
Иду к тому, кто заповедовал любовь.
Слышу в струнных переборах
Песни сверстников моих.
Мы росли в барачных коридорах,
Где не было ни грешных, ни святых.
Мы на всех делили булку хлеба,
Разрывая её на куски,
Мы были дети ширпотреба,
Отцов, вернувшихся с войны.
В шкафу — плечистый плащ из габардина,
На фанерной этажерке — Борис Полевой,
Помойный запах нафталина
И за мутным стеклом мелкий дождь обложной.
Кто-то гремел рукомойником,
А у кого-то кашель кровяной,
А у крыльца прощалися с покойником
Под нескладный оркестр духовой.
Тот был в чистой гимнастёрке без погон,
На то, наверное, была своя причина
Всё вокруг — как будто страшный сон,
И всё тот же запах нафталина.
На общей кухне варят кутью,
На ходиках уже почти что два,
Я вроде как живу и вроде бы как сплю,
Такая наша общая судьба.
С неба луна глядит не моргая,
Девушка на скрипке сама себе играет,
Всё замерло от края и до края.
Это о любви, но человек такой любви не знает.
Гений в хрупком женском теле,
На скамеечке у клумбы георгинов,
Обойдя все каньоны и мели,
Добрался до музыки джиннов.
Лето разгоняется грозами с дождями,
И каждые сутки длинней
