* * *
Солёная сырая тишина
За окнами тихонько раздаётся.
Она не из чего не создаётся,
Но временем насыщена она.
И памятью пронизана она.
Вы слышите? За окнами проходит
Сырая ленинградская весна —
И больше ничего не происходит.
7 мая 1972
* * *
Пусть тебя не коснётся забота
О его неуютной судьбе.
Эта песенка — принц Галеото,
И она о тебе, о тебе.
Он за каждое слово в ответе —
С чем он локон сравнит золотой
Или перси прекрасные эти,
Он, наперсник счастливейший твой?
Эта песенка — принц Галеото.
Ты её перечти перед сном —
Не затем, чтобы выяснить что-то,
А затем, чтобы вспомнить о нём.
5 декабря 1970
* * *
Был вечер в точности такой,
Какой за окнами сегодня.
Струился сумрак новогодний,
И снег ложился голубой.
Ложился снег с привычной ленью,
И новый источала высь,
И эти мерные движенья
Сознанию передались.
Теперь уже ничуть не важно,
Что это было. Да, ничуть!
Остался только вздох протяжный
Да снегом занесённый путь.
Теперь за окнами осталась
Печаль, позёмка у ворот,
И та счастливая усталость,
Какую музыка даёт.
5 января 1971
* * *
Метели приходят в упадок.
Убавилось снега и туч.
В душе водворяя порядок,
К земле пробивается луч.
Уходят, уходят метели,
И слякотью город грешит,
А лес, где нахохлились ели,
Сквозной тишиною прошит.
Под вечер от книг и тетрадок
Встаю, предвкушая досуг —
И мысли приходят в упадок,
И день ускользает из рук.
10 января 1971
* * *
А. К.
Латынь практична и стройна:
Военных правил и законов
Впитала логику она
И окрики центурионов.
Построены, сочленены
Из жестких угловатых линий,
Здесь сами буквы дисциплине
Расчётливой подчинены.
Так, выслушав слова приказов,
Смыкается за рядом ряд —
И хмуро воины стоят,
Себя мечами опоясав.
27 января 1971
Г. Муратовой
Посмотрите, вот девушка в свадебном платье.
Настороженность чутких опущенных век.
Изменить интерьер и добавить распятье —
Девятнадцатый век, девятнадцатый век!
Посмотрите, как сдержанно, точно и гибко
Ткань ритмичными складками падает вниз,
Как легка флорентийская полуулыбка
Даже не на губах, а у глаз, у ресниц.
Вся она — упоенье таинственной властью,
Гордость, смутная нежность, а больше всего
Акварельная грусть от потребности счастья
И своих неотъемлемых прав на него.
1 сентября 1971
Я ласков с тобою и нежен с другой,
И совесть нисколько меня не тревожит.
Я занят собою, мне дорог покой.
И ты утешаешься тем же, быть может.
13 августа 1972
Когда та женщина нагая,
Из теплой ночи возникая
С волной, легка, как пенный взлёт
Фосфоресцирующих вод;
Когда, ночная нереида,
Она, свободно и открыто
На плотный вымокший песок
Ступая, шла наискосок
К скамье, чтобы легчайшей тканью
Взмахнув, не вытирая плеч,
Фигурку стройную облечь
И сесть, переводя дыханье, —
Над полуостровом твоим,
В расщелину, где мгла ютилась,
Замеченная мной одним
Звезда печальная скатилась.
8 сентября 1972
Наших встреч уединённых
Вновь навеять не вольны
Прежний пыл сердец влюбленных,
Прежний яркий свет луны.
Ибо меч стирает ножны,
А душа сжигает грудь.
И от счастья, если можно,
Сердцу нужно отдохнуть.
И хоть ночь — пора влюбленных,
И вернуться день спешит, —
Этих встреч уединенных
Лунный свет не возвратит.
23 января 1972
* * *
Приди с полотен фра Филиппо
В мой дом, где пол не подметён,
Где на столе бумаги кипа,
Будильник, лампа, телефон.
Тревожным взглядом флорентинки
Окинь мой немудреный быт,
Заметь на клавишах машинки
Чужой, славянский алфавит,
Носок в пыли под табуретом,
Бутылку с клеем на шкафу,
Тетрадь с неизданным поэтом,
Где кто-то отчеркнул строфу...
Нет, я судьбою не обижен!
Пишу статьи, дружу с людьми.
Порой мне голос музы слышен.
Я счастлив, чёрт меня возьми!
Зачем же, улучив минуту,
В своей квартире, взаперти,
Душой, ревнующей к уюту,
Я говорю тебе: приди?
7 сентября 1972
* * *
Полная млечною брагою
С неба до самого дна,
Над Ленинградом и Прагою
Ночь возвышалась одна.
Своды её кафедральные
Стали до самой луны —
Вот и слезинки модальные
Вовсе уже не видны.
Старых созвездий миндалины,
Сакроментальный, ничей
Сумрачный свет, опечаленный
Готикой пражских ночей...
Мне послабленья не дали бы
Пражских ночей купола —
Милая, вот моё алиби:
Ты в Ленинграде была.
2-4 декабря 1971
* * *
В Праге дождик моросит.
Косо облако висит,
Сеет воду, точно сито,
На собор святого Вита —
Дескать, стыдно, не умыт.
Семенит по мостовой,
Листья в Страгове полощет.
Моет Вацлавскую площадь;
С крыш срываясь, как живой,
Метит в реку головой.
Тараторит деловито:
— Вроде всё уже умыто:
Крыши, паперти, кресты,
Переулки и мосты,
И деревья, и кусты.
Сполосну ещё для виду
Купола известным тут
Николаю, Иржи, Виту...
Не почтите за обиду!
Я всего на пять минут.
29 августа 1971
Тесная улочка старенькой Праги.
Тихие старцы на лавочках спят.
Ветошь, лохмотья, халаты до пят.
Можно подумать, собрались бродяги.
Днём это жалкие старые скряги.
Ночью они — оккультисты и маги.
Если не трус, загляни сюда ночью.
Жуткие вещи творятся на ней:
Шепоты, стуки, мерцанье огней,
Нечести, ереси, тьмы средоточье,
Едкого сумрака дымные клочья —
Всё это можешь увидеть воочью!
Старец в парче, перед старцем треножник,
Тигли, штативы, реторты, весы,
Циркуль, пинцет, водяные часы
Будто собрал для этюда художник...
Прямо на противне, точно творожник,
Золото стряпает старый безбожник.
В ларь собирает готовые слитки,
К горну подходит, трусит порошки,
Льёт элексиры в ночные горшки.
Вижу, в руке его жемчуга нитки,
Вот и алмаз, чародей не в убытке...
Делает мету в папирусном свитке.
Утром опять, подобру-поздорову
Кончив работу, алхимики спят.
Те же лохмотья, халаты до пят.
В домиках, полных тумана сырого,
Кашляют, шеи набычив багрово,
Тайные слуги Рудольфа Второго.
28 августа 1971
Часовня велика: простой двускатный свод,
Обширный тихий зал — твоя обитель, муза, —
Такая тишина, что кажется: вот-вот
Послышатся шаги магистра Яна Гуса.
С подсвечником в руке он зал пересечет,
Посмотрит в темноту спокойно и устало,
Приблизится к стене и, осветив проход,
Растает в глубине восточного портала.
В каморке у себя он пишет допоздна.
Скрипит его перо, поет сверчок запечный.
Гладит к нему в окно кусочек неба млечный.
Такая высота, такая тишина...
28 августа 1971
* * *
Я перелистываю дневники свои.
Как мне жилось тогда, в те дни и ночи,
Что с ним она была? Но между строчек
Лишь только вздох один. От службы до семьи
Детали все на месте, дальше — прочерк.
Ни листопада, ни набухших почек.
О ревность поздняя! Мелькают даты.
Быть может, этот день? быть может, эта ночь?
И с глупой преданностью на меня, точь-в-точь
Как псы, страницы смотрят виновато.
Мне видится она. Гоню виденье прочь,
Воображение не в силах превозмочь.
11 января 1971
* * *
Уходит вечер, ночь видна —
И смерть приблизилась на сутки.
Так эта истина ясна,
Что стоит невесёлой шутки.
