Джордж Байрон - Сарданапал

Смотри, чтоб разом
Не утерять и трон, и радость!

Брат!
Я — видишь? — сдержан, слыша речь такую,
Но все ж не выводи меня за грани
Натуры мягкой.

Именно за грани
Натуры слишком мягкой, слишком дряблой
Хочу повлечь тебя и разбудить,
Хотя б себе во вред!

Клянусь Ваалом,[10]
Меня тираном хочет сделать он!

А ты — тиран! Не только там тиранство,
Где кровь и цепи. Деспотизм порока,
Бессилье и безнравственность излишеств,
Безделье, безразличье, сладострастье
И лень — рождают тысячи тиранов,
Что за тебя свирепствуют, стократ
Превосходя злодейства одного
Жестокого и властного монарха.
А ложный блеск твоих причуд развратных —
Не меньше яд, чем тирания слуг,
И подрывает пышный твой престол
И все его опоры. Враг ворвется ль,
Иль разразится внутренний мятеж —
И то, и то губительно. Народ твой
Врага не сможет отразить, а к бунту
Скорей примкнет, чем усмирит его.

Кто дал тебе стать голосом народа?

Забвение обид сестры-царицы;
Любовь к племянникам-малюткам; верность
Царю (она понадобится вскоре
Ему на деле); память о Немвроде;
И что еще, чего не знаешь ты.

А что?

Тебе неведомое слово.

Скажи; люблю учиться.

Добродетель.

Неведомое?! Да оно завязло
В ушах — противней воя черни, хуже
Трубы визгливой! Лишь его твердит
Сестра твоя!

Ну, прочь от скучной темы;
Послушай о пороке.

От кого?

От ветра хоть бы: в нем народный голос.

Ты знаешь: добр я и терпим; скажи мне:
Чем движим ты?

Бедой тебе грозящей.

Какой?

Твои народы (их немало
В твоем наследье) все тебя хулят.

Меня? Чего ж хотят рабы?

Царя.

А я?

Для них — ничто; по мне, ты мог бы
Стать чем-нибудь.

Крикливые пьянчуги!
Чего им нужно? Мир… довольство…

Мира
Так много, что — позор; довольства ж — меньше,
Чем полагает царь.

А кто виной?
Лжецы-сатрапы, правящие дурно.

И царь отчасти, кто вовек не глянет
Поверх дворцовых стен, а если выйдет,
То лишь затем, чтоб летний зной избыть
В одном из горных замков… О Ваал,
Великую империю ты создал
И богом стал иль славою как бог
Сверкал века! А царь, твоим потомком
Слывущий, никогда не поглядел
Как царь на царство, нам тобой, героем,
Добытое, — твоим трудом, и кровью,
И гибелью! А для чего? Платить
Налоги для пиров, для лихоимства
Любимцев!..

Знаю! Надо, чтоб я стал
Воителем? Созвездьями клянусь,
Оракулом халдеев, заслужили
Рабы неугомонные, чтоб я
Их проклял и повел навстречу славе!

А почему же нет! Семирамида,
Хоть женщина, водила ж ассирийцев
На светлый Ганг?

О да. Но как вернулась?

Как муж и как герой. Отбитой, но —
Непобежденной. С двадцатью бойцами
Отход свершила в Бактрию.[11]

А сколько
Осталось пищей коршунам индийским?

Молчит историк.

Ну, так я скажу!
Ей лучше б выткать двадцать платьев, сидя
В своем дворце, чем с двадцатью бойцами
Бежать, покинув мириады верных
Стервятникам, волкам и людям. (Люди ж
Свирепей прочих.) И вот это — слава?
Мне лучше быть безвестным навсегда!

Воителям не всем такой удел.
Семирамида, ста царей праматерь,
Из Индии бежала, но зато
Мидян включила, персов и бактрийцев
В державу ту, которой управляла,
Которой править мог бы ты.

Я — правлю,
Она лишь покоряла.

Скоро будет
Нужнее меч ее, чем скипетр твой.

Был некий Вакх; о нем я от моих
Гречанок слышал; был он божеством,
Но греческим, — чужим для наших капищ, —
И захватил он Инд[12] золотоносный,
О коем ты болтаешь, где была
Побеждена Семирамида.

Слышал:
И этот человек, ты видишь, богом
Прослыл за подвиг.

Я не человека
Сейчас почту, а бога. Виночерпий!

Что царь задумал?

Должен быть почтен
Наш новый бог и древний покоритель.
Вина!

Подать мне кубок золотой,
В алмазах весь, что чашею Немврода
Слывет. Беги, наполни, принеси.

Вслед за бессонной оргией не время
Вновь пить.

Мой благородный родич! Если
Не лгут нам греки — варвары с далеких
Окраин царства нашего, — то Вакх
Завоевал всю Индию, не так ли?

Да, и за это назван богом.

Нет,
Не так. Следы его завоеваний
Два-три столпа (я их достать бы мог,
Не пожалей затрат на перевозку),
Все, что осталось от потоков крови,
Им пролитой, держав, им сокрушенных,
Сердец, разбитых им! А в этом кубке
Его бессмертье — в той лозе бессмертной,
Чью душу первым выжал он и дал
На радость людям, как бы в искупленье
Свершенных им блистательных злодейств.
Без этого он был бы просто смертный,
В простом гробу, и, как Семирамида, —
Чудовищем в людской личине, с блеском
Обманной славы. Он вину обязан
Божественностью; дай ему в тебя
Влить человечность! Братец мой ворчливый,
Хлебнем за греческого бога!

Дай мне
Все царство — я не надругаюсь так
Над верой предков!

Для тебя — герой он,
За то, что пролил море крови, но
Не бог — создавший чары из плода,
Что гонят скорбь и старость молодят,
И вдохновляют юность, и забвенье
Дают усталым и отвагу робким,
Сменяя новым скучный этот мир.
Ну, за тебя я пью и за него,
За подлинного человека: он
Все сделал, доброе и злое, чтобы
Дивить людей.

Не рано ль начинаешь
Твой пир?

А что ж? Пир всех побед приятней:
Пьют, а не плачут. Впрочем, цель моя
Была иной: коль за мое здоровье
Не хочешь выпить — продолжай.

Иди,
Мой мальчик.