Дмитрий Щедровицкий - Из восьми книг

И снилось мне, что каждый строил дом —
И, возведя, селился в нем навечно:
В норе подземной делался кротом,
Иль возносился, Путь построив Млечный,
Иль вырыв русло, делался рекой, —
Что начал, то заканчивал без риска.
А я ушел настолько далеко,
Что стал бездомным, возвратившись близко.

В начале – тихий дом, и здесь
Живут герои Ариосто:
С них смерть навеки сбила спесь,
У них бесхитростно и просто
Цветет блаженство на лице.
А близ провала – там, в конце —
Есть особняк героев Кафки,
И каждый мыслит: «Как я цел
Остался средь вселенской давки?. —
И не решит никто задачи...
...На протяженье мостовой —
От Дома смеха к Дому плача —
Подземный мерный пульс живой,
И крови полная отдача
И поит, и во всей красе
Сырую землю содрогает...
С тем сердцем, словно Одиссей
С сиренами, мой слух играет...

В солнце птицы стреляли, как в цель,
Затащив беззащитное за реку.
Вдруг – дыханье Его на лице:
Я горел. Он держал меня за руку.
В торопливой, толпливой воде
Он не дал, по наитью единому,
Обезмолвиться в мире людей,
Стрекотать средь полей по-звериному.
Но и зрячим поет поводырь,
И прозренье надежное дарит нам —
Ярче сада, бурливей воды,
И заката священней и памятней.

Там встречный – в сутане
Иль форме парадной,
На санках катанье
С горы безвозвратной,
В беззвездную полость
Нависшего рва
Бил утренний колос —
И день созревал.
Но ищешь иное —
И видишь лишь ночи,
Где лист жестяной
Февралем исколочен,
Где будущих пагуб
(Горят адреса) —
Что зреющих ягод
В июльских лесах...
Идет – мостовой ли,
Белеющей кроной —
Творенье живое
Сквозь мир похоронный,
И в этой фигуре
Меж тлеющих лип —
Не двери, а бури
Замкнувшейся – скрип.
Соборно и твердо
Лицо, словно город —
Старинного рода
Последний аккорд.
О Вы, незнакомка
Во мраке до пят,
Безжалостно-громко
В Ваш дом постучат.
Там жертвенный опыт
Пьешь уксусом с губки,
Там ангелов шепот,
Хрустальные кубки
Для крови... Ты помнишь? —
Рожденья звезда.
И польская полночь
Возносит туда...

В ночь смещается равнина,
Все – от окон, вновь за карты...
Как душа твоя ревниво
Ловит каждый луч заката,
Как боится не напиться
Влаги зрительно-воздушной,
Как секунд мелькают спицы,
Как сухим цветам не спится
Всю метель в суме пастушьей...

О самый овраг спотыкались дома —
Причудливые сосуды печали,
Зарей закупоренные дотемна,
И гордые тучи ландшафт венчали.
И он – почерневший за зиму сосуд,
Наполненный винной виной предчувствий,
Воочию видел: его несут
Распить – и разбить в одичалом хрусте
Кустов придорожных и слов сухих,
Какими обменивается прохожий
Со встречным случайным.
Он чувствовал кожей
Древесно-шершавую сухость их.
Темнело, и тучи слетались на пир,
А он на лукавый проулок с опаской
Косился. Тогда Монастырь Новоспасский
Проулок и позднее небо скрепил.
...Есть странное место пред Монастырем —
Поляна с деревьями грозно-густыми,
Завалена углем и всяким старьем, —
Поляна людей, забывающих имя.
Здесь утром пируют под каждым кустом,
А к вечеру многие спать остаются,
И галки на выцветшем зданье святом
Сквозь дождь еле слышный над ними смеются.
Задушенный проводом, спит Монастырь,
И в памяти слов распадаются звенья,
И тенью выходит звонарь на пустырь —
На полный до края обид и забвенья...
...И он тут сидел, забываясь, лечась,
И пил эту смесь униженья и боли,
И было страданье его – только часть
Огромной, как небо, всеобщей недоли.
И вдруг он увидел старушек – они
Одна у другой отнимали бутылки,
Валявшиеся, куда ни взгляни,
Ругаясь до самозабвения пылко.
И все же прервать не могли тишины:
Крутой колокольни колонки и дверцы —
Как тайна безропотно-нищей страны,
До дня отомщенья хранимая в сердце.
...И день воссиял. Он поднялся – и шел,
Проулком, землею и небом довольный.
Был издали виден ему хорошо
Сверкавший на башне рассвет колокольный.

И ты во сне бежал – и двинуться не мог,
Как загнанный олень, запутавшийся в чаще.
Кровавый пот секунд, сочившийся на мох,
Был поднесен тебе в твоей горчайшей чаше.
Пригубил ты – и лег.
И в этот самый миг
Звучащие тела мелькнули меж стволами —
И все заполнил свет.
И он вмещался в них,
Но был превыше их, как лик в картинной раме.
И ты забыл про смерть.
Под греблю грубых рук,
Сияя, голос плыл.
Ты вспомнил, как Ревекка
С корицей пряною смешала горький лук, Уча Иакова.
Тебе открылись вдруг
Безумье, нищета и слава человека.

Златая цепь причин и следствий
Порваться может, словно в детстве,
Но вновь сомкнётся, став длинней, —
И крест окажется на ней.
Бывают улицы мрачнее,
Чем птицы в склепах у Линнея,
Бывает, улица вспорхнет —
И засвистит, как зяблик синий,
А ветер – в такт, совсем без нот,
На многолюдном клавесине.
А кто родился на земле —
Пусть галкой рядом с водостоком —
Тому намного веселей,
Чем волнам в море одиноком:
Распахнутый, молящий глаз
Средь слепоты стоокой мрака,
И редко-редко водолаз
Смахнет слезу с больного зрака.
И остается только лес —
Он души сломленные чинит,
Кружа меж годовых колец,
Не вспоминая о кончине.
Допишешь полночью крутой
Жизнь до последней запятой —
И с прошлым будущее свяжешь...
Но это – вовсе не про то.
О главном – ничего не скажешь.

Еще ни брата, ни врага Не ведал я: был сумрак тих, Но, как ребенок, выбегал Творенья свет из глаз моих:
Секунду кленом пред грозой Стоял он с видом новичка, – Ему стал узок горизонт, И он шагнул за грань зрачка.
Я так хочу его собрать, В душе, как птицу, запереть, И лет мне нужно тысяч пять, А дни сокращены на треть,
Но в эти злые времена
Я лес и небо повстречал,
И верой мысль опьянена,
И я, как ты, – лицом к лучам!..

...Дух заблудился и скорбел,
Дрожал в пути меж «да» и «нет»...
Паденье. Тело. Колыбель.
Американский континент.
А чтобы мальчик не скучал,
Ему картина удалась:
Художник света и луча —
На сто ключей открытый глаз!
И сад, и мельницу, и луг,
И драгоценных рек металл
Он заключал в прекрасный круг,
И краски браком сочетал.

Его учили в те года,
Что цел поныне римский мост,
Но в нем нуждались не всегда,
И по воде ходил Христос.
Хоть миновали сотни лет,
Но с этим каждый был знаком.
А как ему преодолеть
Межзвездной тяжести закон?
И как заставить петь – язык
Простых веществ?
И как вдохнуть
В слепое – свет?...
Звучал призыв,
И он ступил на новый путь...

Старинной Англии холмы,
И дни – как замки у дорог,
И распрямление зимы —
Как детства раннего урок.
И, вместе с Кольриджем творя
В воздушной школе у озер,
По первым строчкам букваря
Скользил его рассветный взор,
И раскрывался снов секрет:
Покуда жив – понять спеши,
Чтоб навсегда не умереть,
Что мир – метафора души!..

Он чьи-то взоры ощутил —
И оглянулся: на него
Смотрели Жители Светил
В поруке неба круговой.
Слепил Платон сверканьем слов,
Ввергал Шекспир в крутой восторг,
И разрывал завесу снов
Великий мистик Сведенборг.
И в жарких залах зрелых лет
Он громко говорил о них —
В их круг воспринятый поэт,
Наследник, брат и ученик...

О миг, застывший в полноте,
О мысль безмерная моя,
О берег пляшущих детей
Для тленных лодок бытия!
Пусть миг за мигом исчезал,
Пусть век вселенная спала, —
Ее проснувшимся глазам
Открылось, как она светла!
Как пыл воюющих морей,
Всевидящий, сгущенный глаз
Она из памяти моей
Твореньем новым излилась.
И Ты, Отец, к стране иной
Меня провел сквозь этот мир,
Ты дал мне пить любви вино
И хлеб страданий преломил,
И я, смешав хвалу и грусть,
Губами луч зари ловлю:
Я ухожу, нет – остаюсь!
Я умираю, нет – люблю!..

Над Иоганном-немцем
Все ниже небо виснет —
Так смерть играет с сердцем:
Набросится – и стиснет,
Но, отпустив, забудет,
Когда окликнет Бог,
И вновь катает судеб
Запутанный клубок...
А ты решил, что просто
Царить в крамольном теле,
Считать по вдохам – версты,
По выдохам – потери,
Гореть созвездьем Рака
В июле золотом,
Кричать во сне от страха
И забывать потом...
Листай, листай страницы
И жди, что боль с любовью
Подробно разъяснится
В обширном послесловье,
Но книга – не такая,
И к ней пролога нет,
И краткий день сверкает,
И вспыхнет черный свет...